Невероятно, но ее хитрость, кажется, сработала. Катафалк развернулся и покатил прочь.
А это значит, что Джеймс уезжает.
Она с трудом верила в свою удачу. Ей, в течение всего прошлого года не видевшей ничего, кроме череды неудач, наконец-то повезло. Джеймс уезжает, так ничего и не узнав о завещании мистера О’Мэлли. Нет, это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
Но это правда! Давно пора, чтобы удача повернулась к ней лицом. И если этого не произойдет сегодня, то не произойдет никогда. Джеймс уезжает, а все остальное не важно. Возможно, ей повезет настолько, что они больше никогда не увидятся.
Это ее самое заветное желание.
Хотя…
Хотя на самом деле она никогда не испытывала неприязни к Джеймсу Марбери. Видит Бог, она пыталась — после того, что случилось в библиотеке. Но как можно возненавидеть человека, который всегда был добр к ней, пока она подрастала. В конце концов, именно Джеймс, а не кто-то другой доставал ей воздушного змея, застрявшего в ветвях дерева, или украдкой приносил ей десерт, когда ее отсылали спать без сладкого. К Джеймсу, а не к Стюарту она бежала с пчелиными укусами и поцарапанными коленками. Джеймс всегда находил для нее время — в отличие от Стюарта, вечно погруженного в свои книги.
В этом, собственно, и заключался секрет его притягательности. В тихом омуте, как известно, черти водятся, и Эмма с четырнадцати лет только и думала о том, как бы заставить Стюарта Честертона обратить на нее внимание. Как оказалось, от нее требовалось только проявить интерес к тому, что больше всего интересовало Стюарта, — к помощи бедным. После этого, к величайшему восторгу Эммы, стоило ей войти в комнату, как Стюарт тут же отрывался от книги.
Пенелопа, разумеется, никогда не понимала одержимости Эммы Стюартом. Джеймс, утверждала она, намного красивее своего кузена. Он лучше смотрелся в бальных залах и был предметом воздыханий не только Пенелопы, но и большинства дам, встречавшихся в лондонских гостиных.
Однако достоинства Джеймса Марбери не ограничивались приятной наружностью и туго набитым кошельком. На редкость образованный, он старался быть в курсе всех событий, происходивших в мире, и даже читал популярные романы, что нечасто встречалось среди лондонских знакомых Эммы. Джеймс мог поддерживать увлекательную беседу почти на любую тему. Он часто острил, в отличие от Стюарта, который даже не пытался быть остроумным. В мире слишком много страданий, сказал он однажды, чтобы разбрасываться шутками, как это делает Джеймс. Печально, сказал Стюарт, обладать такой властью и состоянием и использовать все это исключительно для собственной выгоды и развлечений.
Эмма, признаться, никогда не замечала у Джеймса подобного недостатка, но после того, как Стюарт открыл ей глаза, вынуждена была согласиться, что моральные принципы Джеймса весьма неустойчивы. При всем его богатстве — а он был одним из богатейших людей в Англии — Джеймс Марбери никогда не жертвовал ни копейки даже на самые богоугодные цели без некоторого давления со стороны Эммы. Деньги, заявлял он, достались ему тяжелым трудом, так почему же он должен их раздавать? Если бедные нуждаются в деньгах, почему бы им не найти себе полезное занятие, как это сделал он? А ведь ему совсем не обязательно работать. В сундуках Марбери и без того достаточно золота. Но человек, проводящий дни в праздности, сообщил он Эмме, не имеет права называться мужчиной.
На возражения Эммы, что в Лондоне не найдется работы для всех бедняков, как объяснил ей Стюарт, а плата зачастую настолько низка, что они не могут прокормить и одеть свои семьи, Джеймс неизменно отвечал, что, если бедные не в состоянии себя обеспечить, им не следует иметь столько детей.
Постепенно от восхищения Эмма перешла к осуждению Джеймса и не упускала случая показать ему, насколько он заблуждается. Если бы он только слушал, вместо того чтобы смеяться над ней! Невосприимчивость Джеймса к ее усилиям наставить его на путь истинный стала для Эммы постоянным источником огорчения. Стюарт утверждал, что она понапрасну теряет время, и, видимо, был прав. Странно — с точки зрения Эммы, во всяком случае, — но привязанность самого Стюарта к кузену оставалась неизменной Даже после того, как Джеймс пытался его убить — ну, может, и не пытался, но мог, учитывая силу удара, — Стюарт отказывался говорить что-либо нелицеприятное о своем кузене, кроме того, что тот по натуре не склонен к филантропии.
Стюарт, не впервые подумала Эмма, иногда слишком буквально понимал свое пастырское призвание.
Но теперь это не имело какого-либо значения. Джеймс уезжает, и Эмма не могла не радоваться тому, что с такой легкостью от него отделалась. Ведь Джеймс, когда хотел, мог доставить массу неприятностей… уж ей ли не знать! Признаться, она была уверена, когда прощалась, что Джеймс не даст ей выйти из катафалка и заставит вернуться вместе с ним в Лондон, чего он вроде бы и добивался.
А лорд Денем всегда получал то, что хотел.
Однако Джеймс позволил ей уйти. Эмма предположила, что леди Денем пригласила ее исключительно из вежливости. Вряд ли Джеймс и вправду хочет, чтобы Эмма к ним переехала. Какой мужчина станет терпеть под своей крышей нищую вдову не в меру набожного кузена? Особенно если Пенелопе удалось сломить его предубеждение к браку. Эмма совсем забыла спросить у Джеймса, не женился ли он, случайно. Не то чтобы ее это особенно интересовало. Просто жена — а тем более Пенелопа — едва ли станет мириться с присутствием в своем доме бедной родственницы.
Совершенно очевидно, что Джеймс — женатый или все еще холостой — испытал огромное облегчение, когда она отклонила приглашение его матери.
Это было единственным объяснением того, что он так легко сдался. Джеймс был самым целеустремленным человеком из всех, кого она когда-либо знала. Реши он твердо увезти ее в Лондон, от Эммы потребовалось бы немало усилий, чтобы остаться там, где она сейчас находилась — у классной доски с куском мела в руке. Нет, будь у Джеймса такое намерение, сейчас она вполне могла бы оказаться на пути в Лондон.
Так что, как ни крути, Джеймс на самом деле не хочет, чтобы она жила в его доме, что можно считать очередной удачей, хотя Эмма была готова с ним бороться, каким бы благородным и убедительным он ни казался. И как бы далеко ей ни пришлось зайти при этом. Она не оставит своих учеников. У многих из них никого нет, кроме нее… И видит Бог, они единственное, что у нее осталось. Бросить их? И Уну? Эмма даже не решилась оставить собаку одну в доме, а отвезла к Мак-Юэнам, заставив Мерфи заехать к ним по пути.
Нет, она остается, а Джеймс пусть уезжает. Какое счастье, что он уезжает, а она остается, ничуть не пострадав от его визита!
Ну, почти не пострадав. Эмма не могла не вспоминать с некоторым смущением сцену в катафалке, когда Джеймс свалился с сиденья и оказался на полу, обхватив ее руками. Буря ощущений, которую она испытала при этом, была столь неожиданной, что ей оставалось только рассмеяться. А Джеймс выглядел таким раздосадованным, что рассмешил ее еще больше.
Но что еще она могла сделать? Прошло столько времени — шесть долгих месяцев, — с тех пор как она в последний раз находилась в объятиях мужчины и чувствовала его тепло. И что самое удивительное, это был Джеймс! Человек, которого Эмма ненавидела более, чем любого другого, и тем не менее она до сих пор ощущала отголоски желания…
Как это может быть, она не представляла. Объятия Джеймса были совсем не похожи на объятия Стюарта. На какое-то мгновение, когда Джеймс только свалился на пол, Эмма даже встревожилась, что он ее раздавит. Джеймс, видимо, тоже это понял и сразу ослабил хватку… Но почему-то не спешил убрать руки. Неужели его так же, как и ее, поразили ощущения, вызванные этими невольными объятиями?
И пахнет он не так, как Стюарт. От Стюарта всегда пахло кедром, возможно, из-за ящика, где Эмма хранила его жилеты. У Джеймса был совсем другой запах. От него пахло… домом.
Эмма сама не знала, откуда взялась эта мысль. От Джеймса Марбери пахло Лондоном: хорошим мылом для бритья, свежими апельсинами, дорогим трубочным табаком — вещами, которые редко встречались на острове и казались теперь такими далекими.
Все-таки хорошо, решила Эмма, как только Джеймс разомкнул объятия, что он возвращается в Лондон. Просто прекрасно. Ни один мужчина, а тем более человек, предавший кого-то, как Джеймс Марбери предал ее, не имеет права так хорошо пахнуть. Такие вот пустяки — запахи — творят странные вещи с женщинами. Даже со вдовами.
