Стежень быстро спустился в подвал, в лабораторию, отворил толстую дверь морозильной камеры, вынул оттуда полиэтиленовый пакет, перенес его в антирадиационный шкаф и опустил прозрачную стенку. Индикатор внутри шкафа весело застрекотал. В пакете хранилась отрубленная конечность монстра.
Стежень помедлил минуту: постоял, подумал.
Риск был огромный. Ум говорил – «нет», интуиция говорила – «не делай»… Но…
Идет волна. Уже идет.
Будь у него время, Глеб нашел бы, с кем посоветоваться. Слава Богу, они с Димкой – не единственные Сермалевы птенцы. Но времени не было. Да и насчет птенцов – смешно. Сейчас Стежень мог рассчитывать только на себя. И на Бога.
Всунув руки в защитные, запрессованные в переднюю стенку рукавицы, Стежень развернул пакет, маленькой дисковой пилой отделил образец примерно в кубический сантиметр и вложил в мельницу. Подождал, пока шары изотрут образец в однородный порошок. Привычный звук мельницы успокаивал.
Полученный порошок Глеб перенес в фарфоровый стаканчик, добавил тридцать миллилитров оливкового масла, тщательно размешал и накрыл стаканчик пластинкой. Затем аккуратно упаковал конечность и вернул ее обратно в морозильник.
Взяв стеклянную палочку, которой размешивал взвесь, Стежень осторожно ее понюхал. Специфический запах сохранился, даже стал сильнее.
Глеб почти минуту глядел на коричневый налет на палочке и никак не решался… Но выбора не было. Сначала он должен
– Помилуй, Господи… – пробормотал Глеб и поднес палочку к губам.
Ничего не произошло.
Взвесь оказалась горько-соленой, с резким привкусом.
И только.
Стежень облегченно вздохнул, выждал полминуты, чтобы совсем успокоиться, прихватил стаканчик и отправился в гостиную.
Грошний смотрел телевизор.
– Пойдем,– сказал Стежень.– Наверх, в кабинет.
– В какой? – спросил Дмитрий, поднимаясь.
Кабинетов у Стежня было два; один – для посетителей, престижный, второй – для дела.
– В рабочий,– ответил Глеб, пропуская Грошнего вперед.
Пока поднимались по лестнице, Стежень заметил: Дмитрия пошатывает. Но не от слабости. Что-то с координацией.
Рабочий кабинет Стежня отличался от гостиной, как горный ботинок – от модельной туфли. Самое надежное место в доме.
Глеб поставил стаканчик на письменный стол.
– Садись.
Дмитрий опустился в старое просторное кресло. Стежень – напротив, так, чтобы затылком чувствовать горящую под иконой лампадку, подумал: «Сказать или нет?»
Решил: не стоит. Взял стаканчик и протянул Дмитрию:
– Пей.
– Что это? – насторожился Грошний. И у него было чутье, тоже ведь Сермалев выученик, хоть и подрастратился на ерунду.
– Лекарство! – резко сказал ему Стежень.– Пей!
Дмитрий заглянул в стаканчик, понюхал и скривился…
«Узнает…» – подумал Глеб.
Не узнал. Грошний вздохнул, и одним глотком проглотил содержимое.
Уродливый лешак выперся из ствола и обугленным пнем торчал посреди тропы. Колдун выронил стремя, застыл на месте.
«Трус»,– брезгливо подумал витязь и движением колен послал жеребца вперед. Дробленый[2] листвой свет играл на узком клинке у конского уха.
Без малейшего разбега, быстрей глаза, будто подброшенный пинком, урод прыгнул на всадника.
Но того недаром сызмала изнуряли воинским трудом.
– А-а-ахс… – пропел меч, и две половинки чудища упали на траву по обе стороны дрожащего коня.
– Так вот! – удовлетворенно воскликнул витязь, одним движением соскакивая с седла наземь.
Ведьмак попятился от него, и витязь усмехнулся. Сорвав пук вялой травы, он протер клинок на всякий случай – сталь даже не замутнилась,– вложил его в ножны и тронул сапогом перерубленное наискось тулово:
– Ну страхолюдина… – протянул с омерзением.
И тут судорога свела витязю спину.
Страшно закричав, он упал на траву, забился, брызжа слюной. Руки в толстых рукавицах молотили по земле, ноги быстро-быстро дергались, пропахивая борозды в рыхлой почве.
– Бедняк ты бедняк! – с искренней жалостью промолвил ведун, сунул руку за пазуху и вытянул нож с белой костяной ручкой.
Взмах – крик в горле витязя перешел в клекот, потом – в хрип и наконец затих. Затихло и тело.
Ведун тщательно обтер замаранный кровью нож и положил на траву.
– Добрый был бы воин,– сказал он, обращаясь то ли к себе, то ли к витязеву коню.
Жеребец подошел в хозяину, потрогал губами белое, сведенное спазмом лицо и фыркнул.
Ведун развязал суму, вынул оттуда засушенную тыковку и еще свинцовый, грубо отлитый сундучок. Взяв нож, отсек от мертвого чудища шмат с пол-ладони, ловко, лезвием, забросил в тыковку, тыковку заткнул и упрятал в сундучок.
– Сделал дело, гуляй… – пробормотал ведун сам себе и свистнул.
Мохноногая лошадка прибежала на зов. Ведун вскарабкался в седло и потрусил к оставленной челяди.
Небольшой отряд ждал, перегородив тропу.
Увидя колдуна, старшой, детина на крупной вороной кобыле, двинул навстречу. Бляхи на его панцыре[3] сияли зерцалами, но рожа – мрачней тучи.
– Что? – спросил, приглушая голос.
– Сделано,– коротко ответил колдун.– Плата?
Старшой молча бросил мешочек. Губы воина кривились, брови хмурились грозно. Но пегобородый его и в грош не ставил.
– Слушай сюда! – сказал колдун.– Лешака не тронь. Ни железом, ни рукой не тронь. Забросай ветками и сожги. Место обозначь и вели, чтоб трижды семь лет обходили кругом. Господина своего можешь забрать. Чист.
– Мертв? – спросил старшой, вздрогнув.
Колдун не ответил.
Повернув лошаденку с тропы, поехал прямо в чащу. Казалось, ветки раздаются в сторону, пропуская его.
– Эй! – неуверенно крикнул старшой.– Что Ругаю сказать?
Колдун вроде как не услышал. Старшой проводил его ненавидящим взглядом, но ни сделать что, ни сказать злое – не решился. Ведьмак, разорви его…
И опять ничего не произошло.
Дмитрий спокойно сидел в кресле, скользил рассеянным взглядом по стенам, сглатывал слюну от мерзкого вкуса зелья. Глеб тоже расслабился, даже глаза отвел…
Тяжелое, дореволюционной работы кресло с грохотом врезалось в дверь, вышибло ее и застряло в проеме.
Стежень, еще ничего не осознав, на рефлексе, отпрыгнул от стола, изготовился…
Грошний стоял на полусогнутых ногах, а тело его огромным маятником раскачивалось-выгибалось взад- вперед, будто резиновое. С каждым махом голова глухо стукалась о половицы. Руки Грошнего стремительно, со свистом, как два винта, рассекали воздух.
