Думаю, ты уже прочел письмо Брута и получил его отказ. Все должно идти заведенным порядком, и в первую очередь у мужчин, ты сам хорошо это знаешь. По крайней мере, у меня теперь есть невестка- патрицианка, хотя, признаюсь, нелегко делить свой дом с другой женщиной, не приученной к моим нравам. К счастью, Клавдия — мышка. Не могу представить Юлию мышкой, несмотря на всю ее хрупкость. Жаль, что в ней не было твоей стальной твердости. Поэтому, конечно, она и умерла.
Брут выбрал Клавдию в жены по одной причине. Пиценский выскочка Помпей Магн торговал эту девушку у Аппия Клавдия для своего сынка Гнея, который, возможно, наполовину Муций Сцевола, хотя ни по его лицу, ни по характеру этого не видать. Это Помпей Магн, только неумный. Наверное, отрывает крылья у мух. Наверное, Брут захотел украсть невесту у отпрыска человека, который украл невесту у него самого. И он это сделал. Аппий Клавдий не Цезарь. Это дрянной консул и в будущем, несомненно, нечистый на руку губернатор. Он сравнил оборотливость моего сына и безупречность его происхождения с тем фактом, что младший Помпей вряд ли добьется чего-либо в жизни, и чаша Брута перетянула на этих весах. На что Помпей Магн незамедлительно разразился чередой гневных вспышек. И как только Юлия ладила с ним? Вопли неслись по всему Риму. Но Аппий поступил очень разумно. Он предложил Гнею в невесты другую свою дочку, Клавдиллу. Ей нет еще и семнадцати, но малолетки Помпеев никогда не смущали. Так что все закончилось к общему удовольствию. Аппий получил двух именитых зятьев, две ужасно бесцветные и уродливые девицы отхватили отличных мужей, а Брут выиграл свое маленькое сражение против Первого Человека в Риме.
Они с тестем надеются убыть в Киликию еще в этом году, хотя Сенат упорно не хочет давать разрешения Аппию Клавдию на ранний отъезд в свою провинцию. В ответ Аппий заявил почтенным отцам, что, если нужно, уедет и без их позволения. Окончательное решение еще не принято, хотя мой вздорный сводный братец Катон несет всякую чушь по поводу привилегий для знати. Ты оказал мне плохую услугу, Цезарь, когда отнял у Брута Юлию. С тех пор он и дядюшка неразлучны. Мне противно неприкрытое злорадство Катона. Он потешается надо мной, ибо мой сын теперь больше прислушивается к нему, чем ко мне.
Катон — ужасный лицемер. Вечно разглагольствует о Республике, о mos maiorum и о дегенерации правящего класса и постоянно находит оправдание своему собственному идиотскому поведению. Взять его развод с Марсией. Говорят, каждый человек имеет определенную цену. Я верю в это. Я также верю, что дряхлый старый Гортензий оплатил выставленные Катоном счета. Что до Филиппа… ну что ж, он эпикуреец, а бесконечные удовольствия стоят денег.
Кстати о Филиппе: несколько дней назад я обедала у него. Хорошо, что твоя племянница Атия не распутная женщина. Ее пасынок, юный Филипп (очень симпатичный и статный молодой человек!), пялился на нее в течение всего обеда, как бык на корову из-за забора. Она, конечно, заметила, но сделала вид, что не замечает этого. Молодой человек ничего от нее не добьется. Я только надеюсь, что Филипп-старший ничего не заметит, иначе уютное гнездо, которое Атия нашла для себя, будет гореть ярким пламенем. После обеда она с гордостью представила мне единственный объект своей любви — маленького Гая Октавия. Он, должно быть, твой внучатый племянник. Ему в этот день исполнилось девять лет. Поразительный ребенок, должна признаться. О, если бы мой Брут выглядел так, Юлия никогда бы не выскочила за Помпея. У меня просто дух захватило. Вылитый ты! Если бы ты сказал, что он твой сын, все бы безоговорочно в это поверили. Нет, он не очень похож на тебя, просто в нем есть… я даже не знаю, как это выразить. В нем есть что-то твое. Не во внешности — в сути. Однако я с удовольствием отметила, что малыш Гай не совсем идеален. У него торчат уши. И я посоветовала Атии не слишком коротко его стричь.
Вот и все. Не буду выражать тебе свои соболезнования по поводу смерти Юлии. Нельзя рожать детей от человека ниже тебя по происхождению. Две безуспешные попытки, и вторая стоила ей жизни. Ты отдал ее мужику из Пицена, а не тому, кто ей равен. Так что вся вина лежит на тебе.
Должно быть, все те годы, когда он терпел ее язвительность, защитили его теперь. Цезарь отложил письмо в сторону и поднялся, чтобы смыть с рук незримую грязь.
«Думаю, я ненавижу эту дрянь еще больше, чем ее сводного братца Катона. Самая безжалостная, жестокая и ядовитая гадина из всех, кого я знал. И все же, если мы завтра увидимся, наша связь, скорее всего, возобновится. Юлия назвала ее змеей, я хорошо помню тот день. Весьма точный эпитет. А ее жалкий, бесхребетный мальчишка стал жалким, бесхребетным мужчиной. С лицом, изрытым гноящимися прыщами, и с одной огромной незаживающей язвой в душе. Он отклонил мое предложение не из принципа, не из-за Юлии или позиции своего дядюшки. Он слишком любит деньги, а мои легаты купаются в них. Нет, Брут просто не захотел ехать в провинцию, разрушенную войной. Тут он может в любой момент оказаться на поле сражения. А в Киликии мир. Там можно заниматься всякими плутнями, незаконно ссужая деньги провинциалам и не рискуя быть насаженным на копье или проткнутым стрелой».
Еще два письма, и на сегодня хватит. Он велит слугам упаковывать вещи. Пора отправляться в Самаробриву.
Покончи с этим, Цезарь! Прочитай письма от жены и от матери. Тебе станет еще больнее от их любящих слов.
Он снова сел, один в тишине пустой комнаты. Отложил письмо матери и развернул письмо от своей жены Кальпурнии. Той, кого едва знал — лишь несколько римских месяцев, еще незрелой, довольно застенчивой девочкой, которая так же обрадовалась подаренному ей рыжему котенку, как Сервилия обрадовалась жемчужине ценой в шесть миллионов сестерциев.
Цезарь, все говорят, что именно я должна сообщить тебе эту весть. О, как хотела бы я от этого отказаться! У меня нет ни мудрости, ни какого-то приходящего с возрастом опыта, так что прости меня, если по глупости я заставлю тебя еще больше страдать.
Когда Юлия умерла, сердце твоей матери не выдержало. Ведь для нее та была больше дочерью, чем внучкой. Аврелия вырастила ее. И так радовалась, глядя, как она счастлива в браке. Ей было отрадно, что у Юлии все идет хорошо.
Мы в Domus Publica ведем очень уединенное существование, как и подобает дому, в котором живут весталки. Хотя вокруг бурлит шумный Форум, всякие увеселения и события мало касаются нас. Мы с Аврелией предпочитали такой образ жизни — в мирном женском сообществе, без скандалов, упреков и подозрений. Но Юлия, часто нас посещавшая, вносила с собой дыхание внешнего мира — взрывы веселости, сплетни, шутки и смех.
Когда она умерла, сердце твоей матери разбилось. Я была там, возле постели Юлии, и видела, какой сильной была твоя мать ради Помпея, ради Юлии. Такая добрая! Такая здравая во всем, что говорила. Улыбалась, когда чувствовала, что так надо. Держала Юлию за руку, а Помпей — за другую. Это она удалила из комнаты всех врачей, когда поняла, что никто и ничто уже не поможет Юлии. Это она внесла мир и покой в последние роковые часы и минуты. А после уступила место Помпею, оставив его в одиночестве возле усопшей. Выпроводила меня и увела обратно к весталкам.
До Domus Publica мы добирались в молчании. Аврелия не проронила ни слова. Но когда мы пришли, издала ужасный крик и завыла. Это был не плач, а жуткий вой. Она рухнула на колени, слезы текли ручьем, она била себя в грудь, рвала на себе волосы и царапала щеки. Взрослые весталки сбежались, стараясь поднять ее на ноги и успокоить, но сами не могли сдержать слез. Кончилось тем, что все мы повалились рядом с ней на пол, прижались друг к другу и так провели эту ночь. А Аврелия все рыдала.
Но утром все кончилось. Она привела себя в порядок и вернулась в дом Помпея, чтобы помочь ему в печальных приготовлениях. А потом умер бедный ребенок, но Помпей отказался взглянуть на него. Так что Аврелия сама занялась этими похоронами. Мальчика провожали только она, я и несколько взрослых весталок. У него не было даже имени, а потому мы, подумав, нарекли его Квинтом. Звучит хорошо. На могиле младенца будет написано: Квинт Помпей Магн. А пока его прах хранится у меня. Мой отец занимается погребальными хлопотами, потому что Помпей заботиться этим не стал.
Как хоронили Юлию, ты, наверное, знаешь. Помпей должен был тебе написать.
Мать же твоя не сумела оправиться от утраты и с каждым днем отдалялась от нас. О, это было ужасно! Кого бы она ни увидела — прачку, Евтиха, Бургунда, Кардиксу, весталку, — она останавливалась, смотрела на нас и спрашивала: «Почему она, а не я?» И что мы могли на это ответить? Как могли удержать