он играл довольно удачно, и там еще были какие-то девицы, трефовые и бубновые, которые танцевали на столах очень завлекательно и пели тоненькими голосами, высоко вскидывая ноги в черных чулках.
Избавившись от дамы, он со вкусом позавтракал в крохотном кафе на первом этаже своей гостиницы. Предстояло провернуть массу делишек. Эх, как он потреплет этих революционеров! Вспомнив о Железном Феликсе, он пожал плечами, насмешливо фыркнул: «Напыщенный тип, опереточный рыцарь плаща и кинжала! Впрочем, полячишки все такие, гонор у них в крови... Но — пройда первостатейная, этого у Феликса не отнимешь. Бородка-то — сразу видать — приклеенная...»
Справедливости ради заметим, что Владимир Ильич и сам нередко прибегал к маскараду: мужья- рогоносцы гонялись за ним по всей Европе, и, чтобы сохранить свободу передвижения, ему приходилось держать в чемодане коллекцию париков, усов и бород. Вчерашний cocu был очень, очень зол и сложением напоминал гориллу; подумав о нем, Ленин вновь поднялся к себе в номер и украсился окладистой извозчичьей бородой, а шляпу нахлобучил на самые брови. Теперь можно было выйти в город и заняться повседневными делами, не подвергая себя опасности. Прежде всего нужно было исполнить то, что Владимир Ильич делал всякий раз, когда образовывался маленький излишек наличности (увы, это случалось нечасто): отправить деньжат единственной женщине, которую он по-настоящему любил. Это была русская женщина, старая, толстая, уютная, — та, что дала ему имя и заменила мать, когда его орущим, завернутым в кружевной куль младенцем подкинули ей, а потом тянула его на свои гроши, из сил выбивалась. Она же вписала ему в документы и отчество, в честь своего любимого брата-сапожника, Ильи Родионыча. Так он и стал Ильичом — и очень ему шло это простоватое и вместе с тем лукавое прозвание! Кухарка Лена, баба Лена, Алена Родионовна! Добрейшая душа! А что за булочки стряпала... А какие сказки рассказывала ему вечерами... Вот уж, наверное, не думала баба Лена, не гадала, что тридцать лет спустя одна из этих сказок внезапно станет для Володи путеводной звездочкой, назначенной освещать его неугомонную жизнь...
Ему вспоминается: он лежит уже в кроватке, а баба Лена, присев у изголовья, вяжет чулок — быстро-быстро шевелятся блестящие спицы в пухлых руках — и рассказывает, по своему обыкновению перевирая и путая все, что ей доводилось слышать, мешая города и столетья...
— В стародавние времена это было; на море-окияне, на острове Буяне стоял чудный светлый город и звался Китеж-град.
— Баб Лена, а где это — остров Буян?
— Говорят же тебе, неслух: на море, на окияне... Не было на земле русской града краше Китежа: текли там молочные реки с кисельными берегами, а дома все были из золота, в каждой лавке продавали орехи и семечки, а ели китежане одни французские булки да монпансье, и что ни день, то была у них ярманка с каруселями. Был во граде том дуб зеленый, а вкруг того дуба ходил ученый кот на златой цепи и песни пел женским голосом.
— Баб Лена, это же Пушкин...
— Ну уж я не знаю — Пушкин, Кукушкин... Ты с барынею букварь читал, тебе лучше знать. Ах, хорош был град Китеж: дворцы белокаменные, церкви златоверхие, княжески терема узорчатые; а люди там жили все добрые и веселые: с утра Богу молилися, а вечерами на ярманку плясать ходили. Да. И во всем им удача была, за что ни возьмутся — то в руках и спорится. А удача китежанам от того была, что сыздавна володели они кольцом волшебным. Было то кольцо из себя невзрачное: железное, черное, кто чужой на него взглянет — подумает, что красная цена ему гривенник в базарный день. Да только сила великая в том кольце была.
— Да ну?! — в возбуждении он садится, подтянув колени к подбородку. Баба Лена поправляет сползшее одеяло, говорит дальше:
— Большая была в кольце сила, большая... Написаны в ем были снутри слова тайные... (Понизив голос, она шепчет заветные слова.) А хранилось то кольцо за стенами монастырскими... Вот прознал лютый ворог про то кольцо и пришел на землю русскую, чтоб кольцо украсть... Стал ворог под стенами светлого града Китежа.
— А кто это — ворог?
— Иноземец, разбойник, худой человек... Швед, поляк да татарин... Осадил ворог град Китеж, и не стало там булок сладких, и монпансье не стало, ели китежане один черный хлеб, но духом не падали, потому как знали — защитит их кольцо волшебное, что в монастыре спрятано. А только был в том монастыре один монах, по имени Гришка Отрепьев — ах, дурной человек, беспокойный!
— Монахи бывают дурные?
— Все, все дурные бывают, кто в пристенок режется и старших не слушает. Не перебивай. На-ко вот, возьми лучше пряничка... Шибко дурной был тот Гришка — чернокнижник и на девок заглядывался.
— А когда на девок заглядываются — от этого дети берутся? Да, баб Лена? — опять прерывает он ее. Она в отчаяньи всплескивает руками, роняя клубок:
— Да что ж это, Господи Исусе! Не ребенок, а наказанье Божие! Рано тебе про такие дела спрашивать — вот уши-то надеру... Дети берутся, когда люди в церкви венчаются.
— Да? А откуда ж у тетки Феклы ребеночек? Она в церкви не венчалась.
— Ты почем знаешь? Венчалась, да тебе не докладывалась... Ну, слушай дальше. Была во вражьем войске девка одна — полячка, колдунья, Маринкою звали. Вот и подослали они Маринку во град Китеж, чтоб разузнать, как к кольцу волшебному подобраться. Маринка и давай перед Гришкою хвостом вертеть...
— Хвостом?! — он в изумлении широко раскрывает глаза. — У девок бывает хвост?!
— Может, у кого и бывает, да я не про то говорю. Подолом она вертела туда-сюда. Гришке-то голову вскружила. Что хошь, Гришка ей говорит, для тебя сделаю. А она и говорит: укради для меня кольцо волшебное, тогда повенчаюсь с тобою.
— И он украл кольцо?
— Украл, украл, разбойник... — вздыхает баба Лена. — Темной ночкою взял да украл. И отдал Маринке. Да только Маринка хитрей самого чорта была — не захотела она своим дружкам, татарам да полякам, отдать кольцо, а захотела им сама-одна володеть.
— Ну и правильно. Я б тоже не отдал.
— И убежали Маринка с Гришкой тайком из града Китежа. А как не стало во граде том кольца — тут и пали стены крепостные, и поляк с татарином как побегут, как бросятся! Но раздался звон колокольный, да тотчас же под взорами прилюдными стал сей град врагам невидим. И ушел град Китеж под воду, и стало на его месте озеро.
— Ух ты!..
— Веками сокрыт и убережен под водою славный Китеж, град чудотворный... А кто находит его по сей день, да ступает в него, да вкушает яства и питие его, обретает силу великую и думы верные. Вот будешь слушаться, букварь учить, Богу прилежно молиться, перестанешь с мальчишками в пристенок да в орлянку играть — может, и тебе откроется тот град.
— Да ну его, скучно... — он пренебрежительно машет рукой. — Ты лучше про кольцо дальше говори. Куда они убежали?
— Ишь, любопытный... Ну, что дальше? В лес они убежали. И стали там жить в избушке с серыми волками. Скиталися там много-премного годов.
— А что они ели?
— Да кто ж их знает. Ягоды да орехи, должно быть. Скиталися-скиталися, а потом порешили на престол русский взойти. Пошли к полякам и говорят: хотим на престол. А поляки им говорят: это можно. А тут как раз на Руси смута великая была. Царь Иван Васильич помер. А у царя Ивана Васильича дите было малое, Димитрием звали. А царь Бориска-разбойник велел того дитя кинжалом заколоть... А поляки говорят: вот наш царь Димитрий, живой он. И показывают беглого монаха Гришку Отрепьева — вот, мол, это царь Димитрий.
— А Бориска-разбойник что?
— Испужался и помер с перепугу-то. А Гришка на престол взошел и с Маринкой повенчался. И стала подлая девка Маринка заместо царицы русской во дворце сидеть — видано ли, позор какой!
— Во дворце-то, чай, веселей сидеть, чем в избе с серыми волками, — глубокомысленно замечает он. Я б тоже лучше во дворце сидел.
— Да уж веселей, поди, — соглашается баба Лена. — Ну и стали они править — Гришка да Маринка. Известно, разворовали все закромы царские и Расею продали...
