— Почему датский, дядь Никита?
— Да как не датский. Датский и есть. Коль датская прынцесса тебя родила.
— Какая такая датская принцесса?!
— Да супруга же цесаревича Александра Александрыча! Марья Федоровна!
Володя вытаращился на гостя в полном изумлении:
— Баба Лена мне ничего такого не говорила...
— Да ну?! Что ж, ей виднее: должно, не хочет, чтоб ты знал. А я, дурак, разболтался, — Никита покрутил головой, по-видимому сокрушаясь о своей несдержанности. — Так ты уж, Володька, ей ничо не говори. Побожись, что не выдашь меня.
— Не выдам, дядь Никита, провалиться на этом месте! Лопни мои глаза! Валяйте, рассказывайте!
Однако струсивший Никита уже пошел на попятный:
— Да я толком-то ничо и не знаю... А только болтали много, когда тебя нашли. Мужики ходили по дрова... Карета мчалась трактом, вдруг дверца отворилась — и сверток какой-то полетел чуть не под колеса... Мужики глянь — а сверток-то пищит! Развернули — а там дите. Да все в кружевах, в атласе... Куда ж девать живую душу? Отнесли Алене Родиновне, она тебя и взяла.
— Да это я уж сто раз слыхал, — разочарованно протянул Володя. — Это и барин с барыней знают.
— А ты дальше слушай... Там по кабакам такое болтали — аж волоса на голове дыбом становятся! Будто, значит, Марья-то Федоровна, когда еще совсем была молоденькою, согрешила со старшим сыночком нашего государя императора. Любовь промеж ним шибко большая была, вот и не утерпели до венчания. Цари ведь тоже живые люди... Робеночек родился... А тут же отец робеночка — цесаревич-то Николай — взял да и помер в одночасье. Вот цесаревич Александр грехи братца-то и покрыл, женился на прынцессе Дагмаре... А робенка куда? Отвезли в Питербурх и фрялине какой-то отдали на тайное воспитанье.
— Фрейлине, — машинально поправил Володя. Дух у него занялся от этого рассказа, глаза заблестели; он едва мог владеть собой.
— Я и говорю: фрялине... А только цесаревич Александр не хотел, чтоб племяш его вырос да начал, чего доброго, воду баламутить... И задумал он страшное дело. Погубить решился невинного дитя. А только супруга его Марья Федоровна про то узнала. И велела фрялине увезти сыночка из Питербурха далеко- далеко, чтоб никто не сыскал. Села фрялина в карету и поскакала в Симбирск — тут у ней двоюродная бабка жила... А цесаревич Александр погоню пустил. Фрялина напугалась и выкинула робенка из кареты — вдруг добрый человек подберет... Так и вышло.
— Да откуда ж вы, дядь Никита, можете это знать?!
— А бабка-то фрялины! От ейной горнишной слух и пошел.
— Скажите мне, где она живет. Я должен поговорить с ней.
— Померла уж давно. И горнишная, и сама бабка померла. Старые были. А то, может, потому и померли, что болтали лишнего.
— А фрейлина?
— И та померла. Тоже, знать, лишнего болтала. Бабы — язык без костей...
— Врете вы все, дядь Никита, — сказал Володя: он был уже не маленький ребенок, чтобы верить в сказки. — Ерунду какую-то городите. Пили б поменьше!
А на следующий день дядю Никиту переехала ломовая телега и он скончался, не приходя в сознание. Говорили, был пьян...
Володя тогда, конечно, не поверил бредням горького пьяницы, хотя подсознательную обиду на цесаревича Александра, ставшего впоследствии императором, в душе все равно затаил, равно как и туманную, неопределенную нежность к Марии Федоровне; когда революционеры хотели злого императора убить, как убили его доброго отца, — Володя им тайно, но горячо сочувствовал. Однако же у него и в мыслях не было самому пытаться сделать какую-нибудь пакость императору. Ведь кучер Никита просто болтал что в голову взбредет. И Володя забыл причудливую сказку, как и ту, другую, что рассказывала ему Алена Родионовна.
Он вспомнил о них значительно позже, когда, выгнанный с позором из университета, болтался в Петербурге и только начинал самостоятельно осваивать тонкости коммерции. Несмотря на бедность, в любовницах у него уже тогда не было недостатка, хотя бурные эти романы обычно бывали непродолжительны; так и своенравная Матильда Кшесинская тогда, в далеком девяносто втором, лишь на пару вечеров стала подругой юного Володи — его жизнерадостный характер привлек ее, как привлекал многих женщин, — но, убедившись, что ценных приношений от него ждать нечего, с такой же легкостью оборвала эту связь. Однако она успела сказать ему кое-что весьма интересное...
— Как забавно, Voldemare...
— Что, дорогая? — Он приподнялся в постели, опершись на локоть, посмотрел на нее с недоумением. — Что ты меня так разглядываешь?
— Ах, Володя, у тебя на бедре вот эта родинка точь-в-точь как...
— Как что? — с досадой спросил Владимир. Он был тогда еще молод и немного стеснялся родимого пятна, похожего то ли на аппеннинский сапожок, то ли просто на замысловатую кляксу.
— Точь-в-точь как у Nicolas...
— У твоего великого князюшки?
— Да, у цесаревича... — Она наклонилась к нему, близоруко вглядываясь в очертания пятна. — Чрезвычайно похоже! Я могла бы подумать, — прибавила она смеясь, — что ты внебрачный сын государя, если бы...
— Если бы что?
— Nicolas говорил мне, что это родимое пятно он унаследовал вовсе не от отца, а от матушки... Жаль, я не могу рассказать об этом забавном совпадении Nicolas: в отличие от тебя, он дико ревнив.
— Перестань. Неужто нам не о чем больше поговорить, как о твоем болване? — И он закрыл ей рот поцелуем.
А назавтра он кинулся в публичную библиотеку — изучать газетные подшивки середины шестидесятых. Все, все сходилось! Нынешняя императрица, бывшая датская принцесса Дагмара действительно была в юности помолвлена с цесаревичем Николаем Александровичем, и он приезжал к ней; вполне возможно, что была связь и был ребенок — цари ведь тоже люди... Тут ему весьма кстати вспомнилась сказка Алены Родионовны о волшебном кольце; одна деталь в ней его поразила... «Воссядет на престол царь-государь прозваньем Михаила Романов, и сам своею царскою волей от престола откажется и отдаст престол и волшебное кольцо в руки человеку, что пришел неведомо откуда и звать его неведомо как, а сам тот человек царских кровей будет, да знать про то не ведает...»
Знать не ведает — да, он много лет не ведал, не знал! «И у императрицы (он все же и в мыслях не смел назвать ее матушкой) есть законный сынок Миша... Малечка говорила — именно его, а вовсе не болвана Николашу, мой злобный дядя Саша прочит в наследники... Почему бы младшему брату Мише не поделиться со старшим братом Володей?»
Вспоминает ли Мария Федоровна о несчастном брошенном малыше? Она, верно, считает его погибшим. «Бедная, бедная женщина! Эх, жаль, что не укокошили в свое время бородатого урода дядю Сашу! Чорт возьми, разве я не должен отомстить за свое потерянное детство? Только мы пойдем другим путем...» Владимир, разумеется, имел в виду громкий, скандальный судебный процесс, либо — еще умнее — хорошенький шантаж.
Но, поразмыслив трезво, никаким путем он тогда так и не пошел. Во-первых, отсутствовала доказательная база. Во-вторых, чтоб затевать скандал, равно как и шантаж на столь высоком уровне, нужен был начальный капиталец. В-третьих, он бы все равно ничего не добился. В-четвертых, ему было лень.
А потом, когда на трон вместо Михаила взгромоздился идиот Николаша, Ленин и думать забыл об этой истории. Так прошли годы... И вот теперь, когда он услышал о существовании целой организации — пусть болтливой и чванной, но все ж обладающей средствами и связями, — которая ставит своею целью свержение Николая Романова... о, теперь он наконец решил, что пора действовать. Второй такой шанс может и не представиться. В отличие от Феликса Эдмундовича, Владимир Ильич — все-таки юрист, хоть и
