— Они здесь живут, — попробовала напомнить она.
— Позволь уточнить: они здесь снимают жилье. Все из-за этой больницы. Ты как начала туда ходить, стала какой-то… расхлябанной.
— Расхлябанной? — переспросила мать.
— Что бы папа подумал? Ты всегда была такая скромница.
— Ну, они хотя бы музыку не заводят, — сказала миссис Доналдсон. — Вот заводили бы, тогда было бы на что жаловаться.
— А мне кажется, — сказала Гвен, — пусть они в спальне занимаются, чем хотят, но ты имеешь полное право требовать, чтобы по дому они ходили одетыми.
— Дресс-код ввести? Они же здесь живут.
— Так же как и ты.
— Мне с ними веселее, — сказала мать.
— Что значит «веселее»? Им всего по восемнадцать. — На самом деле им было по двадцать, но миссис Доналдсон решила, что уточнять нет смысла.
В отношениях с жильцами все было по-прежнему — разве что приличия теперь соблюдались не так строго. Разумеется, только ими. Это Лора могла спуститься вниз почти раздетая — Лора, но не миссис Доналдсон. Она отлично понимала, что ей за рамки выходить не следует. Нужно вести себя соответственно возрасту.
С тех пор как она стала работать со студентами, молодежь ее больше не пугала, да и не особенно — если не брать в расчет квартирантов — интересовала. Она замечала, что кое-кто вполне привлекателен, но они так робели, ставя диагноз или осматривая ее, что впечатления не производили.
В более спокойной обстановке (например, когда поблизости не было Баллантайна) они держались дружелюбно, относились к ней как к родной бабушке, из тех, про которых говорят «еще ого-го» (ее выражение) или «клевая старушка» (их выражение), но всегда чуть снисходительно. Она была как натурщица, с которой сравнила ее Гвен, — вроде бы есть, а вроде и нет: одна оболочка, по которой изучали симптомы заболеваний.
Доктор Баллантайн ввел мистера Малони в курс дела.
— Перед вами миссис Дикинсон. Она уже не первый раз у врача, жалуется на экзему. Причину так и не удалось выявить. Все обычные средства перепробованы, но экзема не проходит. Врач теперь хочет проверить, а нет ли здесь глубинной психологической причины, не является ли экзема симптомом какого-то другого заболевания? Это вам и предстоит выяснить.
Малони понимающе кивнул.
— Удачной охоты.
Доктор Баллантайн заботливо дотронулся до якобы зудящей и мокнущей руки миссис Дикинсон, а затем, одарив обоих улыбкой, отправился в соседний отсек.
— Терпеть не могу копаться в психологии, — сообщил Малони и закинул ногу на стол. — Никогда не знаешь, куда это заведет. Вот старая добрая опухоль — это всегда пожалуйста.
— Прошу прощенья? — сказала миссис Дикинсон.
— Да ладно вам, голубушка. Вся эта психосоматика… Итак, у вас экзема. Реакция на мыло. Или на стиральный порошок. Может, на что-то из продуктов… Обычно реакция на что-то конкретное. Но в наше время — хотя бы для проформы — принято копаться в психологических причинах.
Малони был нацелен на хирургию, все остальное считал пустой тратой времени. Вот если бы экзему можно было оперировать — тогда другое дело:
— Итак, каков сюжет? Откуда у нее экзема?
— Откуда у вас экзема? — строго поправила его псевдопациентка.
Малони вздохнул. Опять попалась из тех, кто требует играть по правилам.
— А может, это вследствие менопаузы?
— У меня еще не было менопаузы.
— То есть вы еще в строю?
— Ни в каком я не в строю. У меня счастливый брак.
— Рад за вас. Мои поздравления. Вы курите?
— Нет. К тому же курение экзему не вызывает.
— Знаю, милочка. Я просто подумал, может, выйдем, курнем за мусорными баками.
— Мне плохо, — сказала миссис Дикинсон. — Замучил зуд. Спина разодрана до крови.
— Ну да, да, конечно, — сказал Малони. — Вот что я предлагаю: вы мне излагаете суть, зачитываете заключение, которое у вас записано, и дело с концом. Ведь если причина в голове, мы ничем помочь не можем. Дерматологию никто всерьез не воспринимает.
— У меня другое предложение, — сказала мнимая миссис Дикинсон. — Давайте вернемся к истории болезни. А потом вы можете спросить у меня, как это все началось.
«Эта сука заставила меня разобрать всю эту ерунду по пунктам, — рассказывал потом Малони в пабе. — Ей-то какая разница? А я-то думал, она клевая».
Снова приближался день внесения платы, и миссис Доналдсон готовилась к беседе. Она ужа решила, что, если ей опять предложат посмотреть представление, она прикинется, будто это ее не устраивает по финансовым соображениям, но потом все-таки согласится на тех же условиях. Однако наступила пятница, а разговор об этом зашел только перед сном. Миссис Доналдсон зашла на кухню, где Энди заваривал Лоре чай.
— Ой, пока не забыл, — сказал он и протянул миссис Доналдсон несколько банкнот. — Кажется, все правильно.
Она не поняла, сколько там денег, но пересчитывать у него на глазах не хотела, поэтому просто улыбнулась и убрала бумажки в кошелек.
— Мы исправляемся, — сказал Энди.
Миссис Доналдсон подождала несколько минут, а когда поднялась наверх и села на кровать, ей показалось, что они смеются.
Она готовится ко сну и уже не в первый раз переставляет шаткий стул от кровати к туалетному столику. Она усаживается — на плечах плед, ноги укутаны одеялом — и прижимает ухо к стене.
Где-то на другом конце города несет свою вахту Баллантайн: он снова и снова просматривает видеозапись, которую сделал несколько месяцев назад. Стоит появиться миссис Доналдсон, он ставит все на паузу и жалеет, что не знает, как увеличить изображение. Иногда она глядит прямо в камеру — будто прямо на него, и ему это особенно приятно. Но в основном он просто смотрит на нее.
После того приключения в миссис Доналдсон словно что-то раскрылось. Да, в той сцене, которую она наблюдала, до ее прелестей никому дела не было, но необъяснимым образом потому, что она это видела (и в какой-то степени в этом участвовала), она приобщилась к очарованию юности. Она теперь и сама чувствовала себя моложе, выглядела лучше и, пусть это покажется смешным, но ей казалось, что она все еще в игре.
Однако длилось это недолго.
Миссис Доналдсон не была тщеславна. Она никогда не считала себя красоткой, однако сознавала, что сейчас она, возможно, привлекательнее, чем в молодости. Хрупкой она не была, скорее крепкой, но у нее была хорошая кожа, пышные волосы, всегда аккуратно причесанные и завитые, и не было ничего удивительного (а она и не удивлялась), что она нравилась мужчинам своего возраста. Возможно, и женщинам, но она не имела ни возможности, ни желания об этом узнать.
Однако ей было пятьдесят пять — в таком возрасте не стоит раздеваться при свете, да и в гостиничную ванную лучше не заходить.
То, что молодые люди, пусть и по финансовой необходимости, пригласили ее в свою спальню, много для нее значило, хотя, если бы ее пригласили поучаствовать — а эта дикая мысль посещала ее все чаще и чаще, — она бы предпочла электрическому свету свечи. И пусть ей было пятьдесят пять, эта история убедила ее в том, что она не совсем уж отвратительно выглядит.
Эта иллюзия таяла потому, что она ежедневно находилась среди молодых. В тот день она страдала от сильного сердцебиения и головокружений, и кому-то из первокурсников велели ее послушать. Для этого
