Купол безоблачного неба надо мной был ослепительно синим. Раскаленное марево бледной дымкой клубилось над чудовищным городом, который лежал у моих ног.
Затем я услышал необычайно высокий странный звук. Он что-то напоминал мне, но я не мог вспомнить что. На горизонте, далеко-далеко над голубым океаном, появилось пятно — не больше ладони. Оно быстро увеличивалось, разворачиваясь, словно веер, и становилось все больше и больше. Вскоре оно заняло полнеба: огромная багровая туча с кровавыми разводами по краям.
Затем я увидел крошечную сверкающую точку в том месте, где веер обычно имеет ось и откуда расползались пурпурные щупальца этой чудовищной тучи. Ее веер продолжал раскрываться, захватывая своими щупальцами-перьями синее пространство неба.
Сверкающая точка стремительно неслась ко мне и наконец обрела определенную форму. Кошмарного вида дракон, извиваясь подобно гигантскому змею, летел на меня, раскрыв отвратительный зев и высунув раздвоенный на конце язык. На костистой голове, увенчанной царственным гребнем, восседал человек в желтом сияющем одеянии.
Его лицо, желтое и лоснящееся, поблескивало золотом. На косичке, свитой на темени и стоявшей торчком, как шпиль, сверкал магический шар.
Это был сам Сатана, император Преисподней. Я понял, что он пришел овладеть обреченным городом.
В следующий момент я заметил на драконе еще одного всадника: женщину, увенчанную сверкающей алмазной диадемой, в ослепительном белом платье. Ее неземная красота наполнила мое сердце трепетом и ужасом узнавания.
Это была Флоретта.
Багровая туча закрыла собой все небо, и город погрузился во мрак; там, где трепетали солнечные лучи, воцарилась тьма. Я вздрогнул и с ужасом открыл глаза.
Надо мной стоял доктор Петри. Его тень лежала на моем лице.
— Привет, Стерлинг, — бодро сказал он. — У тебя опять приступ?
В ответ я лишь пожал плечами и через секунду совершенно пришел в себя. И, как только сознание вернулось ко мне, я увидел, что передо мной — тяжело больной человек. Доктор Петри стоял, привалившись к белой стене веранды, рядом с большим кувшином для вина, который сейчас служил цветочным горшком.
На нем не было шляпы, и его темные взлохмаченные волосы за этот день буквально покрылись пеплом. Он курил сигарету и смотрел на меня тем пронизывающим взглядом, который культивируют в своей практике все без исключения врачи. Его глаза задорно поблескивали, хотя под ними лежали глубокие тени.
— Целый день в воде, и, как следствие, дурной сон и кошмары, — предупредил я его диагноз.
Петри покачал головой и стряхнул пепел в кувшин.
— Тропическая лихорадка — не шутка даже для организма с твоей конституцией, — веско произнес он. — По-видимому, Стерлинг, тебе вредно иметь много свободного времени.
Однажды в верховьях Амазонки, куда я забрался по роду своей профессии — охотника за орхидеями, я был сбит с ног жестоким приступом тропической лихорадки. Мое состояние было безнадежным, и товарищи по экспедиции оставили меня там, где я лежал. Один на один с джунглями и с Богом. Если бы не немец- золотоискатель, перед которым я в вечном долгу, я стал бы добычей любителей падали.
— Что свобода? Нечто эфемерное… — заворчал я, морщась от головной боли, и налил себе виски. — Если кто и платит за свободу ценой здоровья, то только вы. Скоро вы загоните себя в могилу. Запомните мои слова, доктор.
— Слушай, — прервал он меня, — оставим мое здоровье. У меня серьезные неприятности.
— Что, еще один?
Он кивнул.
— Сегодня на рассвете.
— Кто на этот раз?
— Садовник. Он работал на вилле, которую сейчас снимают американцы. Та, что на склоне Сент-Клер де ла Рош со стороны моря.
— Сент-Клер де ла Рош, — как эхо, повторил я.
— Да, то самое место, которое вы облюбовали для исследований.
— Вы думаете, его можно спасти?
Он нахмурился.
— Картье и другие в полной панике, — бросил он. — Если вся правда об эпидемии просочится в город, от Ривьеры останутся одни стены. И они знают это! Сегодня, Стерлинг, я потерял еще одного больного.
— Как?
Пальцы Петри нервно пробежали по волосам.
— Видишь ли, диагноз невероятно затруднен. В крови первого больного я обнаружил трипаносомы. Удивительно, во Франции — муха цеце! Да это просто смешно, и тем не менее я вынужден поставить диагноз — сонная болезнь. Рискнул применить «654», препарат Байера в моей модификации, — тут он скромно улыбнулся, — и чудом больной выкарабкался.
— Почему чудом? А как же ваш препарат?
Он посмотрел на меня как на ребенка, и я подумал, что он выглядит совершенно измученным.
— Препарат действен лишь в случаях сонной болезни, да и то на ранней стадии. Но тут налицо не сонная болезнь!
— А что же?
— Вот они, чудеса-то! Я высеял культуру трипаносом из крови больного. У меня глаза на лоб полезли, когда я рассматривал их под микроскопом! Оказалось, что эти трипаносомы не зафиксированы наукой. С одной стороны, они по всем признакам принадлежат к возбудителям сонной болезни, с другой… одним словом, я открыл новый вид трипаносом, Стерлинг! С той минуты я безостановочно над ними работаю.
— Именно безостановочно!
— Оставь. Стерлинг, — поморщился Петри. — Опять ты о своем. Ты только посмотри, что я нашел!
Петри вскочил и принялся возбужденно расхаживать по комнате.
— На одной из трипаносом сидела бацилла пестис!
— Бацилла пестис?
— Да, Стерлинг, бацилла пестис. Обыкновенная чума.
Я вытаращил глаза.
— Во всем этом есть одно «но», Стерлинг, — продолжал доктор Петри. — Обнаруженные мной трипаносомы имеют качественные отличия от уже известных, но то же самое я могу сказать и о бацилле пестис! У нее иное строение мембраны. А во-вторых, налицо симбиоз, заметь, удивительно гармоничный симбиоз простейшего и бактерии, что само по себе невероятно!
— Будьте милосердны, доктор, — взмолился я. — У меня кружится голова от ваших открытий. Единственное, что я понял, — всем нам здесь крышка.
— У тебя ясные мозги, Стерлинг, но пара извилин им бы не помешала, — начал Петри и вдруг взорвался: — Все наши знания пошли к черту, Стерлинг! Природа снова наставила нам рога! Ах, что же делать, что же делать…
Он замолчал, заложил руки за спину и забегал по комнате.
Его настроение передалось мне; я забился в кресло и стал размышлять.
Когда Петри оканчивал первый курс Эдинбургского университета, мой отец был приглашен читать лекции на кафедру микробиологии. Они быстро оценили друг друга, и между маститым профессором и зеленым студентом завязались теплые отношения, которые в скором времени переросли в дружбу. С тех пор они так и остались друзьями.
Мы еще жили в Эдинбурге, когда доктор Петри окончил университет и отправился на практику в Каир. Иногда по делам он наезжал в Лондон. Тогда мы встречались с ним. Одно время я даже провел у него в доме часть своих каникул. Итогом наших встреч стала крепкая дружба. Помню, как был я разочарован, когда он, по случаю вручения ему медали Королевского медицинского общества за исследования в области тропических болезней, приехал в Лондон один, без своей юной жены. Мне много рассказывали чудесного о ее красоте, но, к сожалению, я так и не смог выразить ей свое восхищение.
