Беседуя таким образом, они миновали огромный литовский лагерь и три отборных русских полка, из которых самым многочисленным был смоленский, и въехали в польский лагерь. Здесь стояло пятьдесят хоругвей — ядро и вместе с тем головная колонна всей армии. Доспехи у поляков были лучше, кони рослей, рыцари тоже были лучше обучены и ни в чем не уступали западным. Избалованных воителей Запада шляхтичи превосходили и физической силой, и способностью переносить голод, холод и ратный труд. Обычаи их были проще, панцири грубее, но закал крепче, а их презрению к смерти и беспримерной стойкости в бою даже в те времена не раз удивлялись приезжавшие издалека французские и английские рыцари.
— Здесь, — заметил де Лорш, который давно знал польское рыцарство, — вся сила и вся наша надежда. Помню, в Мальборке не раз жаловались, что в битвах с вами за каждую пядь земли приходится платить реками крови.
— Кровь и теперь польется рекой, — ответил Мацько, — Ведь и орден никогда еще не собирал такого войска.
— Рыцарь Кожбуг, — сказал Повала, — ездил к магистру с письмами от короля, он рассказывал, что крестоносцы думают, будто ни римский император и никакой другой государь не могут сравниться с ними могуществом и что орден мог бы покорить все царства.
— Да, только нас-то побольше! — заметил Збышко.
— Это верно, но они ни в грош не ставят войско Витовта, думают, что оно вооружено кое-как и от первого удара рассыплется, как глиняный горшок под молотом. Не знаю, правда это или нет.
— И правда, и неправда, — ответил рассудительный Мацько. — Мы со Збышком знаем литвинов, вместе воевали. Что и говорить, оружие у них похуже и лошадки неказисты, случается, что не выдерживают литвины натиска рыцарей, но сердца у них отважные, пожалуй, отважней немецких.
— Скоро можно будет испытать их, — сказал Повала. — У короля слезы стоят в глазах, когда он думает о том, сколько прольется христианской крови, в любую минуту готов он заключить справедливый мир, но кичливые крестоносцы этого не допустят.
— Это уж как пить дать! Знаю я крестоносцев, да и все мы их знаем, — подтвердил Мацько. — У бога и чаши весов уже готовы, на которые положит он нашу кровь и кровь врагов нашего племени.
Они были недалеко от мазовецких хоругвей, где виднелись шатры господина де Лорша, когда заметили вдруг, что посреди «улицы» сбилась толпа и смотрит в небо.
— Эй, стойте, стойте! — раздался голос в толпе.
— Кто это говорит? Что вы тут делаете? — спросил Повала.
— Клобуцкий ксендз. А вы кто?
— Повала из Тачева, рыцари из Богданца и де Лорш.
— Ах, это вы, пан рыцарь, — таинственным голосом произнес ксендз, подходя к Повале. — Взгляните на луну, посмотрите, что там творится. Это вещая, чудесная ночь!
Рыцари подняли голову и стали глядеть на луну, которая уже побледнела и склонялась к закату.
— Ничего не могу разобрать! — сказал Повала. — А что вы видите?
— Монах в капюшоне сражается с королем в короне! Посмотрите! Вон там! Во имя отца, и сына, и святого духа! О, как страшно они бьются… Боже, будь милостив к нам, грешным!
Тишина воцарилась вокруг, все затаили дыхание.
— Смотрите, смотрите! — кричал ксендз.
— Правда! Что-то видно! — сказал Мацько.
— Правда! Правда! — подтвердили другие.
— О! Король повалил монаха, — вскрикнул внезапно клобуцкий настоятель, — поставил на него ногу! Слава Иисусу Христу!
— Во веки веков!
В эту минуту большая черная туча закрыла луну, и стало темно. Только от костров кровавыми полосами ложились поперек дороги трепетные отблески пламени.
Рыцари двинулись дальше.
— Вы что-нибудь видели? — спросил Повала, когда они отдалились от толпы.
— Сперва ничего, — ответил Мацько, — а потом я ясно видел и короля, и монаха.
— И я.
— И я.
— Это знамение, — произнес Повала. — Видно, невзирая на слезы нашего короля, мира не будет.
— И битва будет такая, какой люди не запомнят, — прибавил Мацько.
И они в молчании поехали дальше, воодушевленные и торжественные.
Они уже подъезжали к шатру господина де Лорша, когда снова поднялся ураган такой силы, что в одно мгновение разметал костры мазуров. Тысячи головней, пылающих щепок и искр закружились в воздухе, и все кругом окуталось клубами дыма.
— Ну и буря! — воскликнул Збышко, опуская епанчу, которую порывом ветра закинуло ему на голову.
— А в буре как будто стоны слышны и рыдания.
— Скоро рассветет, но никто не знает, что принесет ему грядущий день,
