Как только девочка оказалась на руках, мое биополе начало работать само по себе, без стимуляции и волевого усилия. Руки напряглись, и вскоре, несмотря на то, что здесь, на дне оврага было сыро и холодно, все тело покрылось испариной. Чувствуя, что вот-вот уроню ребенка, я передал девочку матери и оперся на возникшего рядом Алексия.
— Что с тобой? — тревожно спросил священник.
— Сейчас пройдет, — ответил я, превозмогая противную липкую слабость.
Действительно, минут через двадцать силы ко мне вернулись.
Поп все время находился рядом, поддерживая меня если не физически, то морально.
— Справимся с этими? — тихо спросил я напарника, когда вновь почувствовал силу в руках и ногах.
— Как Бог даст, — ответил он, — а если даже передюжим, как из оврага будем выбираться?
— Как ногайцы наверх вылезают? — тихо спросил я молодого парня с изможденным лицом и ввалившимися глазами, сгорбившись, стоящего в двух шагах о нас.
— По веревке, — ответил он. — Им веревку сверху спускают.
— Ваши охранники все здесь?
— Еще один есть, он надысь туда ушел, — ответил он и кивнул в глубь оврага, вверх по течению ручья.
— Ты давно здесь?
— Давненько.
Краем глаза я увидел, что наше общение насторожило ногайцев, и двое из них встали, чтобы посмотреть, что здесь делается. Пришлось понуро свесить голову и стоять в позе убитого горем страдальца. Часовые, не заметив ничего подозрительного, успокоились и вновь сели к костру.
— Ну, что, пошли, — предложил я Алексию, — начнем, а там видно будет.
Однако, несмотря на свои недавние ратные подвиги, священник почему-то оробел.
— Чего торопиться, — вяло произнес он; — давай подождем, присмотримся, что здесь и как.
В принципе, я его понимал. Я и сам был физически разбит, и ввязываться в таком состоянии в неравный бой, а потом лазать по глинистым склонам и бегать по непролазным лесам мне ужасно не хотелось. Но оставаться в неопределенном, подвешенном состоянии, на ногах на всю ночь, было совсем неразумно. Мы только потеряем остаток сил.
— Как хочешь, — сказал я, — тогда придется идти одному.
— Я же только этой ночью дал новый зарок крови не лить, — плачущим от обиды голосом произнес Алексий.
— Так ты на христианскую кровь клялся, а ногайцы язычники, — попробовал я обмануть его совесть.
— Все одно, люди. Все божьи твари, — не повелся на мою казуистику священник. — Может быть, они еще прозреют и припадут к лику Господнему!
Несмотря на усталость и нервозное состояние, я чуть не рассмеялся. Затевать в таком отчаянном положении религиозный диспут может только русский человек.
— Давай-ка, отче, сначала с ними побранимся, а мириться и просвещать будем потом, — предложил я. — Как бы не мы им, а они нам обрезание голов не сделали.
— Это вряд ли, — с сомнением произнес миротворец, без должного почтения поглядывая на грозных противников и притеснителей русского народа.
Охрана к этому времени приступила к трапезе, и то, что мы подошли, никого не удивило. Ногайцы решили, что мы набрались наглости клянчить у них еду.
— Кет, кет! — закричал на меня командир и красноречиво потянулся к торчащей из бурого сапога нагайке. — Кет, яман! — после чего присовокупил грубое тюркское ругательство. Я слышал его, когда служил в армии, но забыл, что оно означает, и потому не стал обижаться.
Несмотря на угрозу, мы с Алексием подошли к самому костру. Только теперь наши охранники поняли, что мы ничего просить не собираемся. Однако особого беспокойства два попа у ногайцев не вызвали. Слишком привыкли они к собственной безнаказанности и ужасу мирных людей перед их кривыми саблями. Мало того, веселый парень в волчьем треухе, тот, который первым встретил нас внизу, решил покуражиться над двумя «урус поп» и посмешить товарищей. Он бросил на землю обглоданную кость и знаками велел нам встать на четвереньки и по-собачьи ее подобрать.
Меня это не обидело, но отец Алексий, ответственный не только за себя, но и за авторитет Господа Бога, разозлился и заскрипел зубами. Только в этот момент ногайцы поняли, что мы не собираемся просить у них объедки. Ребята, надо отдать им должное, были профессиональными воинами. Действовали они быстро и решительно. Только на их беду, мой «мамлюк» был круче и опытнее.
Шутник в треухе, как на пружинах, вскочил на ноги, одновременно выхватывая из ножен саблю. Однако сделать ничего не успел, тут же рухнул от удара кулаком по голове прямо в костер. Дальше все развивалось как при драке в салуне в американском вестерне. Лихие кавалеристы, страшные в конной атаке, в пешем бою оказались совершенно беспомощными. Расправа над ними заняла у нас едва ли пятнадцать секунд. Степняки, не успев до конца вытащить сабли из ножен, оказались посеченными, как говорится, в капусту.
К своему стыду должен признаться, что никаких душевных мук и угрызений совести при этом я не испытал. На войне, как на войне! Другое дело мой религиозный попутчик:
— Господи! Прости раба своего! Согрешил, окаянный! — загудел у меня над ухом тоскливым голосом отец Алексий.
