Новое Кабаре Америка

Борис Лурье Новое Кабаре Америка

Перевел Алексей Даен

© Борис Лурье, 1982

© Перевод с английского Алексея Даена, 2002

«Героический бодун, лишённый блевотины» — так можно описать моё состояние на следующий день после празднования моего 58–летия. Моя репутация не запятнана советским прошлым человека, выбравшего свободу (я не выбирал свою негритянско–рабскую свободу в Нью–Йорке, — я — «еврейский Бог» Гитлер, избранный Западом, и Америка выбрала меня).

Мы потели и упивались в бруклинском ресторане «Daan?tcing — Золотой Дворец» на Кони–Айленд. В наших глазах под тяжёлым кондиционированным воздухом тускло отражалась меланхолия, оптом импортированная диссидентами и иммигрантами из Советского Союза. Буржуазная меланхолия сродни грязи, дерьму. Её символы — это водка и ожиревшие бесформенные совдеповские жопы. И в наказание — пересчёт купюр свободы с приговором… и похмелье на следующее утро.

Гадюшник с зеркалами в позолоченых рамах «нёс» бойкое имя: «Золотой Дворец». Мы сидели и пили, как когда?то в «Римском подвале» в Старой Риге, основанной крестоносцами в 1201–ом году. Гостиница, в которой находился тот римский погреб, была уничтожена в 1944–ом опьяневшей советской ракетой, незадолго до победы над западными рыцарями–освободителями. Когда?то, в 1940–ом, мы, пятнадцилетние мальчишки, сидели в том подвале, «зубрили Тору», — записывали как правильно закусывать, чтобы не опъянеть… в лучших русских традициях, так Славянский гигант, имя которому Водка, утрамбовывал подростковые наши извилины…

Как же, чёрт возьми, эти бывшие «совки» в своей обкончавшейся ностальгической меланхолии, обретшие «заокенские свободы» товарищи, сумели найти друг друга в этом искривлённом «Золотом Дворце»? Возможно.., то была тяга рассовеченных обитателей бабелевского гетто окунуться в ими же придуманное буржуазное счастье, идея которого родилась в закрашенных витринах американской действительности..? Как сложилась судьба тех рижских парней, напивавшихся в 1940–ом году? Одни растворились в Войне.., другие были спасены гитлеровскими коммунистами из мясорубки. Я выжил, но житьё осталась в преждеримском погребе 1940–го.

Я сижу в кругу мальчиков–победителей, рождённых после Второй Мировой. Одного из них (Сёму) Америка превратила в Сэма. Ему 34. Наши Дни и Месяца рождения совпадают. Сёма, как и я, окончил рижскую школу на улице Блаумана, но он — в 1964–ом.., а я должен был в 1942–ом (провалил экзамены в 41–ом). Другой «товарищ» — мой тёзка — Борис. И ему 34. Он родился в Москве, но прожил 18 лет в Риге, — значит, рижанин. В Советском Союзе он занимал важный пост, был преуспевающим кинорежиссёром.., но, по непонятной мне причине уехал.

Они оба (Маккаби–Сэм–Сёма–Денди и Борис) были готовы к любым перипетиям судьбы, но только не к армии Юдеев, сражавшейся в Египте и Ливане. Они оба искали Клондайк в кондиционированной империи блестящих зеркал Кони–Айленда.

Рядом со мной вертятся жопами на мягких стульях две рижанки. Обеим сучкам по 34 года. А ведь когда?то им тоже было по 15, чёрт возьми… А мне уже ёбнуло 58! Не верится, что это МОЙ День рождения! И я его справляю не в тевтонском погребке в родной Риге, а в поджареном, ядовитом, как змея, анусе Бруклина.

— Позвольте высказать одно наблюдение, — обратился ко мне, разбитному 58–летнему чуваку, Советский интеллигент Борис, 34–летний ветеран, проведший немало рабских лет на эгоцентричной территории Штатов. — По тому в каких количествах вы поглощаете водку, никогда не подумаешь будто вы из Ливонии, Риги. Вы пьёте как чисто русский человек! Как ленинградец! Нет, скорее как житель имперского Санкт–Петербурга! Я слышал, где вы родились… А, впрочем, Русская Душа всегда остаётся этой удивительной русской душой…

— Я не японская «тойота». И не настолько стар, чтобы родиться в Санкт–Петербурге! Дорогой товарищ Борис, я родился не в Петербурге и не в Петрограде, а в Ленинграде. Я — Руссиянин, Русский!

— Неужели? — Сказал мне, Борису–иудею, Борис–жид.

Это всё дерьмовая меланхолия и замешанное на полулжи воображение…

День рождений праздновали три одиноких мужчины, которых объединяли две вещи: русско–еврейские корни и нееврейский бог по имени Водка. Такое единение недолгосрочно, оно в одно мгновение превращается в пыль… Денди Сэм и околокультурный Борис, эти два диссиденствующих выкидыша, прорвавших, как сперматозоиды, матку сталинского железного занавеса, на удивление, чертовски привлекательны. Их недобитые, но разбитые души и сердца, как осы, роятся в поисках fata morgana пизды. Я понимаю: этот Борис, так похожий на холёного консьержа в белых перчатках, в своём извращённом разуме мечтает о трёх охуенных Сиренах… Это круто. Естественно, причинами тому являются его неудовлетворённые фантазии короткометражных кинолент. Он о чём?то говорит со своим приятелем Сэмом–денди, который элегантен, как рояль в Карнеги–холл. Я наблюдаю за ними издалека. И пью в гордом одиночестве.

Оторвав жопу от стула, громыхая как броненосец «Потёмкин», я направился в сортир и уставился в парашное зеркало этого блядского «дворца», присматриваясь к неглубокому шраму на лбу.. Следя за обманчивыми отражениями в писсуаре, я сделал своё дело и на автопилоте вернулся к столу.

…Жёсткие выжженные пероксидом волосы… Блядовитого вида рижанка опустилась на пустовавший рядом стул. Стильно одетая, тупо соображая, она была уверена, что способна возбудить меня псевдо– загадочностью Марлен Дитрих. Мои проникновенные личные (наводящие ужас в чекистском духе) вопросы, сквозь воздушное пространство, как стрелы, продырявливали её нижнее бельё, упругую грудь и изменчивое сердце. Женский флоридский загар, как перезревшая гигантская оса, как застывший в воздухе вертолёт, как нацистский «Messersehmidt», повис над заваленным жратвой и бухлом столом. Неудовлетворённая варварская пост–ливонская хищница… Её взгляд, острый как финский нож, вонзался меж моих рёбер. Её груди торчали из бюстгальтера, как бесстрашные брежневские боеголовки, нацеленные на мой несчастный иммигрантский Нью–Йорк. Прекрасное грудастое поздравление с Днём рождения, столь далёкая Рига… Женщина клянётся, что мы знакомы.. Где? Когда? В иной жизни? В рижских еврейских захоронениях? На пляжах Майями, устланных обгоревшими румбуловскими трупами? Не крути мне яйца, им уже 58 лет!

Она пыталась прорвать мою блокаду, подстрекая сбежать вдвоём за Уральский хребет, в Сибирь, горячую и безопасную (не мои слова), как её пизда. Эвакуировать за фронтлинию «Золотого Дворца», за которой находятся сладкие, сочные, как телячьи вырезки, обнажённые русские еврейки из Риги. Но я не сдаю свой Ленинградский оборонно–командный пункт! Я говорю «НЕТ!». И это «НЕТ!» зиждется на моём героическом мужском эго.

Майямско–рижская соблазнительница растворилась в едва заметном запахе империалистических духов. Оркестр лабал рок–музыку 50–х (на дворе 1982–й год). На инструментах играли «Пять русских» из черты оседлости и Израиля. В напоминающей мультипликационные нью–йоркские светофоры цветомузыке глаз, ублажённый, я всматривался в обрамлённые густыми ресницами влюблённые глаза 34–летней псевдо– рижанки. Её взгляд тревожил мои пенис и тело. Все эти чудные жопастые русские жидовочки теоретически могли бы быть моими дочерьми…

Вернёмся ко второму имениннику — Сэму, бывшему Сёме… Все называют его «Сэмом», говорит, что так к нему обращались и раньше, — в Риге. Сёмка всю жизнь мечтал о приключениях и финансовом киллинге в Америке. И только в Америке! Советский Союз выглядел лилипутом рядом с его талантом. Сэм воистину привлекателен. Особенно с точки зрения антисемитских латышских чистых ариек. Его средиземноморская внешность выделялась на фоне так называемой золотонации рижских блондинов. В среде угро–литовско– польско–финско–славяно–ливски–немецких чисто арийских латышей его лицо казалось в тысячу раз более еврейским. И эта непохожесть делала его более сексуальным по сравнению с другими. Не для этого