Мегрэ внимательно ее разглядывает, она затараторила по-английски, и Морис перешел на тот же язык.
Она спрашивала, достал ли он деньги. Он ответил, что об этом теперь не может быть и речи, что мать его умерла и Мари должна вернуться в Париж, куда он тоже скоро приедет.
В ответ она хмыкнула:
— На какие шиши! Мне даже нечем расплатиться с таксистом.
Морис де Сен-Фиакр занервничал. Пронзительно визгливый голос его любовницы эхом разносился по замку, внося в происходящее скандальную нотку.
Управляющий все еще стоял в коридоре.
— Раз ты остаешься, я тоже никуда не поеду, — заявила Мари Васильефф.
Тогда комиссар распорядился:
— Готье, заплатите шоферу и отошлите машину.
Казалось, весь уклад жизни в замке летит в тартарары.
Но не только уклад жизни материальной — с этим еще можно было бы как-то справиться. Рушился духовный уклад. И этот развал казался особенно заразительным.
Даже Готье выглядел растерянным и сбитым с толку.
— Все же нам нужно поговорить, комиссар, — наконец выдавил граф.
— Не теперь.
И Мегрэ указал ему на нарядную женщину, расхаживавшую по гостиной и библиотеке с таким видом, словно она делала опись имущества.
— Кто изображен на этом дурацком портрете, Морис? — смеясь, воскликнула она.
На лестнице послышались шаги. Мегрэ увидел одетого в широченное пальто Жана Метейе, который спускался вниз с дорожной сумкой в руках. Похоже, Метейе не сомневался, что его отпустят восвояси: он даже приостановился у дверей библиотеки, словно чего-то выжидая.
— Куда вы направляетесь?
— В местную гостиницу. Мне кажется, так будет приличнее.
Стремясь избавиться от присутствия любовницы, Морис де Сен-Фиакр повел ее в правое крыло замка. Молодые люди по-прежнему переговаривались по-английски, явно что-то обсуждая.
— Неужели действительно невозможно занять сорок тысяч франков под залог замка? — спросил Мегрэ управляющего.
— Не так-то это просто.
— Ну что же, завтра прямо с утра займитесь этим делом и постарайтесь сделать невозможное.
Мегрэ намеревался задержаться в библиотеке, но в последний момент решил подняться на второй этаж, где его ожидал сюрприз. Пока внизу люди предавались бесцельной суете, наверху, в спальне графини де Сен-Фиакр, воцарился идеальный порядок.
Врач и помогавшая ему горничная обмыли, переодели и причесали покойницу.
Не осталось и следа от царившей здесь утром атмосферы запустения и развала. Даже покойница выглядела совсем иначе: строго и торжественно возлежала она в белой ночной рубашке на своей постели с балдахином, скрещенными руками прижимая к груди распятие.
В спальне горели свечи, в сосуд со святой водой была опущена веточка самшита.
Бушардон вопросительно поглядел на вошедшего комиссара, словно спрашивая: «Ну как? Славно мы поработали?»
Священник молился, беззвучно шевеля губами. Он остался в комнате покойной, а врач и Мегрэ вышли за дверь.
Народ на площади поредел. Кое-где сквозь неплотно задернутые занавески на окнах видно было, как крестьянская семья сидит за праздничным обедом.
На несколько секунд солнце попыталось прорваться сквозь пелену облаков, но через минуту небо вновь сделалось свинцово-серым, и деревья еще сильнее затрепетали на ветру.
Жан Метейе сидел в углу зала неподалеку от окна и машинально жевал, поглядывая на пустынную дорогу. Мегрэ уселся в противоположном углу. Меж ним и секретарем расположилась семья, приехавшая из соседней деревни на грузовичке. Они прихватили с собой собственную провизию, и Мари Татен подавала им одну лишь выпивку.
Бедняжка Татен совсем потеряла голову. Она перестала что-либо понимать в происходящем. Чаще всего комнаты в ее гостинице пустовали: лишь изредка она сдавала комнатенку в мансарде какому-нибудь рабочему, подрядившемуся делать ремонт в замке или где-нибудь на ферме.
И вдруг теперь — мало того что у нее остановился Мегрэ, — появился еще один постоялец — секретарь графини.
Она не осмеливалась пуститься в расспросы. За утро она и без того наслушалась от клиентов всяких чудовищных россказней. Ко всему прочему речь шла даже о полиции!
— Боюсь, курица пережарена, — заметила она, обслуживая Мегрэ.
Но сказано это было таким тоном, словно она собиралась запричитать: «Мне до смерти страшно. Я совершенно не понимаю, что тут творится. Пресвятая Дева Мария, спаси и сохрани!»
Комиссар глядел на нее с умилением. Она так и осталась такой же тщедушной и боязливой, как в детстве.
— А помнишь, Мари, что за история вышла тогда…
Тут она вытаращила глаза и всплеснула руками, словно пытаясь защититься.
— Что за история вышла тогда с лягушками?
— Но… Кто же…
— Мать послала тебя за шампиньонами на тот луг, что позади пруда Богородицы. Неподалеку играли трое мальчишек. Они улучили минутку, когда ты о чем-то задумалась, и вместо грибов насовали тебе в корзину лягушек.
Вот уж натерпелась ты страху, пока шла домой — в корзинке-то все время что-то копошилось.
Несколько мгновений она пристально глядела на него и наконец пролепетала:
— Мегрэ?
— Не зевай! Господин Жан уже доел свою курицу и дожидается остального.
Настроение у Мари Татен совершенно переменилось: несмотря на владевшие ею смущение и растерянность, в ней пробудилось теплое чувство доверия.
Странная штука жизнь! Год за годом проходят, не принося ни малейшего происшествия, ни единого пустяка, способного разорвать монотонное течение дней. И вдруг на вас обрушиваются немыслимые события, драмы и вообще такие вещи, о которых и в газетах-то не прочтешь!
Суетясь вокруг крестьян и Мегрэ, она время от времени заговорщически поглядывала на комиссара. И когда он покончил с едой, робко предложила:
— Не хотите ли рюмочку виноградной водки?
— Мы ведь раньше были на «ты», Мари.
Она рассмеялась. Нет, у нее не хватит духу!
— А сама-то ты так и не пообедала.
— Пообедала. Я ведь все время кручусь на кухне…
Там пожуешь, тут перекусишь.
За окном мелькнул промчавшийся по улице мотоцикл. Как успел заметить Мегрэ, сидевший за рулем юноша выглядел несколько элегантнее, чем большинство местных жителей.
— Кто это?
— Разве вы не видели его сегодня утром? Это Эмиль Готье, сын управляющего.
— Куда это он собрался?
— Наверное, в Мулен. Он почти горожанин. Служит в каком-то банке.
На улице вновь показались люди: одни прогуливались по дороге, другие направлялись к кладбищу.
Странное дело, Мегрэ клонило в сон. Он чувствовал себя таким измотанным, словно провернул колоссальную работу. И вовсе не потому, что поднялся в половине шестого утра, и даже не из-за простуды.
Нет, его подавляла царившая здесь атмосфера. Ему казалось, что эта драма касается лично его, и комиссара трясло от омерзения и досады.
