это помогают подлинные акты Литовской метрики, сохранившие решение литовского суда по делу о выезде и ограблении Курбского. Судное дело воскрешает историю бегства царского наместника в мельчайших деталях. Покинув Юрьев ночью, боярин добрался под утро до пограничного ливонского замка Гель мета, чтобы взять проводника до Вольмара, где его ждали королевские чиновники. Но гель мете кие немцы схватили перебежчика и отобрали у него все золото. Из Гельмета Курбского как пленника повезли в замок Армус. Тамошние дворяне довершили дело: они содрали с воеводы лисью шапку и отняли лошадей.
Когда ограбленный до нитки боярин явился в Воль-мар, он получил возможность поразмыслить над превратностями судьбы. На другой день после гельметского грабежа Курбский обратился к царю с упреком: «всего лишен бых и от земли божия тобою туне отогнан бых». Слова беглеца нельзя принимать за чистую монету. Наместник Ливонии давно вступил в изменнические переговоры с литовцами, и его гнал из отечества страх разоблачения. На родине Курбский до последнего дня не подвергался прямым преследованиям. Когда же боярин оказался на чужбине, ему не помогли ни охранная королевская грамота, ни присяга литовских сенаторов. Он не только не получил обещанных выгод, но подвергся насилию и был обобран до нитки. Он разом лишился высокого положения, власти и золота. Катастрофа исторгла у Курбского невольные слова сожаления о «земле божьей»- покинутом отечестве.
В Литве беглый боярин первым делом заявил, что считает своим долгом довести до сведения короля о «происках Москвы», которые следует «незамедлительно пресечь». Курбский выдал литовцам всех ливонских сторонников Москвы, с которыми он вел переговоры, и назвал имена московских разведчиков при королевском дворе.
Из-за рубежа Курбский послал в Юрьев верного холопа Ваську Шибанова с наказом вынуть из-под печи в воеводской избе его «писания» и передать их царю или печорским старцам. После многих лет унижений и молчания Курбский жаждал бросить в лицо бывшему другу гневное обличение, а заодно оправдать перед всеми свою измену. Кроме того, Шибанов должен был испросить заем у властей Печорского монастыря.
Тайный гонец Курбского не успел осуществить своей миссии. Его поймали и в оковах увезли в Москву. Предание о подвиге Шибанова, вручившего царю «доса-дительное» письмо на Красном крыльце в Кремле, легендарно. Достоверно лишь то, что пойманный холоп даже под пыткой не захотел отречься от господина и громко восхвалял его, стоя на эшафоте.
Из Вольмара Курбский обратился с короткими посланиями к царю и печорским старцам. Оба послания заканчивались совершенно одинаковыми фразами. Беглец грозил старцам и бывшему своему другу божьим судом и стращал тем, что возьмет писания против них с собою в гроб.
Спасения в Литве искал не один Курбский. Туда же бежали его «зловерный» единомышленник стрелецкий голова Тимоха Тетерин, улизнувший из монастыря, и другие лица.
Образование в Литве русской политической эмиграции имело важные последствия. Впервые за много лет оппозиция получила возможность открыто заявить о своих нуждах и противопоставить официальной точке зрения собственные требования.
Благодаря оживленным торговым и дипломатическим сношениям между Россией и Литвой эмигранты поддерживали постоянную связь со своими единомышленниками в России. В свою очередь в русской столице жадно ловили все слухи и вести из-за рубежа. Протесты эмигрантов получили чрезвычайно сильный резонанс в обстановке углубляющегося конфликта между самодержавием и аристократической оппозицией.
Раздоры с думой и вызов, брошенный вождями оппозиции, побудили Грозного взяться за перо для вразумления строптивых подданных. Будучи в Александровской слободе и Можайске, он в течение нескольких недель составил знаменитый ответ Курбскому. В Можайск царя сопровождал Басманов. На этом основании можно предположить, что новый царский любимец был одним из первых читателей письма Грозного и, вероятно, участвовал в его составлении.
«Широковещательное и многоии мящееь послание Грозного составило по тогдашним масштабам целую книгу. По содержанию своему это был подлинный манифест самодержавия, в котором наряду со здравыми идеями содержалось много ходульной риторики и хвастовства, а претензии выдавались за действительность. Главным вопросом, занимавшим царя, был вопрос о взаимоотношении монарха и знати. Царь жаждал полновластия. Безбожные «язьщы», утверждал он, «те все царствами своими не владеют: како им повелят работные их, и тако и владеют. Л Российское самодержьство изначяла сами владеют своими го су дар ьст вы, а не боляре и не вельможи». Сам бог поручил московским государям «в работу;› прародителей Курбского и прочих бояр. Даже высшая знать у царя не «братия» (так называл себя и прочих князей Курбский), но холопы. «А окаловати семя своих холопе и вольны, а и казнити вольны».
Образ могучего повелителя, нарисованный в царском послании, не раз вводил в заблуждение историков. Но факты ставят под сомнение достоверность этого образа.
Грозный жаждал всевластия, но отнюдь не располагал им. Он слишком живо чувствовал зависимость от своих могущественных вассалов. «Царские речи» по поводу боярского мятежа, известные нам по летописным припискам, не оставляют сомнений на этот счет. Страх перед боярской жестокостью, удручающее сознание своей ненадобности боярам – вот что скрывалось за его высокомерным третированном холопов-бояр.
Царь не желал обнаружить слабость перед Курбским, но в послании к нему он не смог скрыть своих страхов. Тем ли бояре душу за нас полагают, писал Грозный, что всегда жаждут отправить нас на тот свет? Нынешние изменники, продолжал он, нарушив клятву на кресте, отвергли данного им богом и родившегося на царство царя и, сколько могли сделать зла, сделали – словом, делом и тайным умыслом.
Известную откровенность в выражении своих тревог и сомнений царь Иван допускал не часто, и главным обра-JUM в исторических повествованиях о прошлом. Когда же дело касалось настоящего, он не желал дать противникам повода для торжества. Так, Грозный не хотел признать, что его раздор с Боярской думой углубляется. Среди бояр наших, писал он Курбскому, нет несогласных с нами, кроме только ваших друзей и советников, которые и теперь, подобно бесам, работают иод покровом ночи над осуществлением своих коварных замыслов. Нетрудно догадаться, в кого направлены были царские стрелы. Курбского и его друзей царь считал приверженцами Старицкнх и участниками их заговора. Теперь он недвусмысленно грозил им всем расправой.
От современности царь обращал взоры к прошлому, и тут он не скупился на примеры, иллюстрировавшие боярскую измену. Если в приписках к Царственной книге Грозный пытался скомпрометировать Сильвестра и Ада-шева как косвенных пособников Старицких, то в своем письме Курбскому он одним росчерком пера превратил УТИХ лиц в главарей заговора против династии. Изменники- бояре, писал Иван, хвостата яко пияни с попом Сели-вестром и с начальником вашим с Олексеем» (Адаше- ным), ради того чтобы погубить наследника царевича Дмитрия и передать троп князю Владимиру.
Вся аргументация послания Грозного сводилась к тезису о великой боярской измене. Боярам, писал Грозный, вместо государственной власти потребно самовольство; а там, где царю не повинуются подданные, никогда не прекращаются междоусобные брани; если не казнить
преступников, тогда все царства распадутся от беспорядка и междоусобных браней. Боярскому своеволию царь пытался противопоставить неограниченное своеволие монарха, власть которого утверждена богом.
На разные лады Грозный повторял мысль о том, что за «.непокорство» и измену бояре достойны гонений. Он искал и находил множество доводов в пользу репрессий против знати. Его писания прокладывали путь опричнине.
Царь не жалел бранных эпитетов по адресу Курбского и всего его рода. Беглый боярин, по словам Ивана, писал свои изветы «злобесным собацким умышленном», «подобно net/ лая или яд ехидны отрыгая». Между прочим, Курбский грозил Ивану тем, что не явит больше ему своего лица до дня страшного суда. «Хто же убо.желает такова сфиопьска лица видети? – отвечает царь.- Где же убо кто обрящет мужа правдива, иже серы очи имуща?
Эпистолпя царя дошла до Курбского после того, как он переехал в Литву и получил от короля богатые имения. К тому времени его интерес к словесной перепалке с Грозным стал ослабевать. Беглый боярин составил краткую досаднтельную отписку царю, но так и не отправил ее. Отныне его. спор с Иваном могло решить лишь оружие. Интриги против «божьей земли», покинутого отечества, занимали теперь все внимание эмигранта. По совету Курбского король натравил на Россию крымских татар, а затем послал свои войска к Полоцку. Курбский участвовал в литовском вторжении. Несколько месяцев спустя с отрядом
