РАЗДОР С БОЯРАМИ
Отец Грозного Василий III решал дела в кругу нескольких доверенных советников – «сам-третий у постели». Иван IV, отставив Сильвестра и Адашева, попытался возродить отцовские порядки. В связи со вступлением во второй брак он дополнил свое завещание несколькими важными распоряжениями. В случае своей смерти Иван приказал образовать при 7-летнем наследнике царевиче Иване опекунский совет. Следуя по стопам Василия III, царь назначил себе 7 душеприказчиков. Облеченные регентскими полномочиями бояре принесли присягу на верность наследнику и скрепили подписями специальную «запись», сохранившуюся до наших дней. Как видно, Грозный во всем следовал отцовскому примеру. Тем не менее опекунский совет, созданный им, казался бледной тенью первой семи-боярщины. Василий III поставил во главе совета своего младшего брата князя Андрея Старицкого, человека влиятельного и располагавшего большими средствами. Иван IV сделал старшим регентом племянника – князя Мстиславского, фигуру вполне бесцветную. Отец Грозного ввел в семибоярщину помимо брата и советников влиятельнейших вождей думы – бояр Шуйских. Иван IV назначил душеприказчиками помимо Мстиславского бояр Данилу Романовича и Василия Михайловича Юрьевых-Захарьиных, Ивана Петровича Яковлева-Захарьина и Федора Ивановича Умного-Колычева, а также князей Андрея Телятевского и Петра Горенского, не имевших боярского чина. Из пяти бояр, входивших в регентский совет, трое принадлежали к семье Захарьиных, а четвертый был их однородцем. Фактически в новой «седьмочисленной» комиссии распоряжались родственники умершей царицы Анастасии, не пользовавшиеся авторитетом и популярностью среди знати. К ним присоединились молодые друзья царя – Телятевский и Горенский – люди новые и никому не известные.
Таким образом, в отличие от Василия III его сын создал на редкость неавторитетную семибоярщину. Вне нового правительства остались не только старшие удельные князья – Старицкие и Вельские, но и руководители Боярской думы, вершившие дела при «Избранной раде»,- ближние бояре князь Дмитрий Курлятев, Иван Шереметев и Михаил Морозов, покоритель Казани князь Александр Горбатый и другие лица.
Знать легко простила бы Грозному отставку его худородных советников Адашева и Сильвестра, но она не желала мириться с покушением на прерогативы Боярской думы. Попытки Ивана править единодержавно, без совета с великими боярами, с помощью нескольких своих родственничков, вызвали повсеместное негодование. Кичившаяся своей «царской кровью» аристократия всегда с пренебрежением взирала на родню Анастасии Захарьиной. Теперь их стали считать узурпаторами.
Захарьиным в самом деле удалось сосредоточить в своих руках все нити правления. Когда царь по случаю второго брака «разделился» с сыновьями, Захарьины возглавили думу и «двор» царевичей. Отныне в отсутствие Грозного управление государством переходило формально в руки малолетнего наследника, фактически в руки Захарьиных.
Прекрасно сознавая значение новых органов управления – приказов, Захарьины попытались взять под контроль приказной аппарат. Их ставленник Никита Фуников, подвергшийся опале при Адашеве, был возвращен из ссылки и возглавил центральное финансовое ведомство – Казенный приказ. Сподвижник Фуникова дьяк Иван Висковатый стал государственным печатником. Важнейшая приказная документация теперь должна была проходить утверждение в канцелярии Висковатого, хранителя царской печати. Новый «канцлер» (так называли его иностранцы) начал свою деятельность с того, что заменил «меньшую» великокняжескую печать большой печатью, украшенной символом самодержавия: «орел дво-сглавной, а середи его человек на коне, а на другой орел же двоеглавной, а середи его инърог» (единорог).
Фактическое отстранение вождей аристократической думы и попытки возврата к единодержавному правлению привели к тому, что влияние высшей приказной бюрократии заметно возросло. Идеолог боярства Курбский, переживший падение «Избранной рады», самым решительным образом протестовал против ущемления привилегий знати и передачи функций управления в руки приказных бюрократов. Писарям русским, утверждал он, «князь великий зело верит, а избирает их ни от шляхетского роду, ни от благородна, но пане от поповичей или от простого всенародства, а то ненавидяни творит вельмож своих».
Не менее резкое суждение о новых сановниках высказывал другой защитник старины Тимоха Тетерин, выходец из старой дьяческой фамилии. Царь больше не верит боярам, писал Тетерин одному опальному боярину, есть у него «новые вер кики-дьяки, который его половиною кормят, а другую половину себе емлют, у которых дьяков отцы вашим (бояр) отцам в холопстве не пригожалися, а ныне не токмо землею владеют, но и головами вашими торгуют».
Все участники конфликта прекрасно понимали, что могущество княжеско-боярской знати зиждется на их земельных богатствах. Ввиду этого Иван, вступив в борьбу с боярами, во всеуслышание заявил о том, что намерен ограничить княжеское землевладение по примеру деда и отца. В пылу полемики с Курбским царь утверждал, что «Избранная рада» нарушила старые земельные законы и что Сильвестр не только не отбирал у бояр «великие вотчины», но, напротив, «те вотчины ветру подобно роздал неподобно, и то деда нашего уложение разрушил, и тех многих людей к себе примирил».
По указанию царя руководители приказов приступили к разработке уложения о княжеских вотчинах, получившего силу закона после утверждения в думе 15 января 1562 года. Новое уложение категорически воспрещало княжатам продавать и менять старинные родовые земли. Выморочные княжеские владения, которые доставались прежде монастырям, теперь объявлены были исключительной собственностью казны. Братья и племянники умершего князя-вотчинника могли наследовать его земли лишь с разрешения царя. У вдов и дочерей «великие вотчины» отбирались с известной компенсацией. Правительство заявило о своем решении пересмотреть все сделки на княжеские вотчины, имевшие место после смерти Василия III и до момента введения в жизнь Уложения о службе 1556 года. Все княжеские вотчины, перешедшие в руки ‹:иногородцев», подлежали теперь отчуждению в казну с известной компенсацией либо безвозмездно. Приговор четко очертил круг семей, на которые распространялось действие нового земельного закона. В этот круг входили некоторые удельные фамилии (например, Воротынские) и вся суздальская знать (князья Суздальские-Шуйские, Ярославские, Ростовские и Стародуб-ские). Ограничения не распространялись, однако, на крупнейших удельных владык (князей Старицких, Глинских, Вельских, Мстиславских), из чего следует, что земельная политика начала 60-х годов не приобрела последовательно антиудельного характера.
Княжеская аристократия отнеслась к новым земельным законам резко враждебно. Идеолог княжеской аристократии Курбский обвинил Грозного в истреблении суздальской знати и разграблении ее богатств и недвижимых имуществ. Его гневные жалобы с очевидностью показали, сколь глубоко меры против княжеско-вот-чинного землевладения задели интересы феодальной знати.
Приход Захарьиных к власти и новые земельные меры бросили вызов могущественной титулованной аристократии. Бояре громко жаловались на нарушение старинных привилегий думы. Первыми запротестовали родственники царя, владетели удельных княжеств, располагавшие внушительными силами и достаточно независимые в своих поступках.
Крушение «Избранной рады» подало семье князей Глинских надежду на возвращение к власти. Но расчеты их не оправдались. Царь не включил Глинских в состав опекунского совета. При Василии III князь Михаил Глинский, недовольный московскими порядками, пытался бежать в Литву, за что угодил в тюрьму. Его сын князь Василий Глинский, как видно, шел по стопам отца, но его постигло более мягкое наказание. После кратковременного ареста опальный дядя царя обязался прекратить тайные сношения с польским королем Сигизмуидом и поклялся, что не «отъедет» в Литву и в Старицкий удел, что не будет никому «проносити» решения думы и речи, которые он услышит во дворце.
Некоторое время спустя в среде удельных владык возник более серьезный заговор, возглавленный троюродным дядей Грозного князем Дмитрием Вишневецкпм.
Крупный литовский магнат Вишневецкий, получивший после выезда в Москву Белевскин удел, был одним из самых деятельных проводников внешнеполитического курса Адашева. Он участвовал во всех походах на Крым, затем сел «на государство» в Черкасах. «Сведенный» царем с черкасского «государства» князь завел тайные переговоры с королем и бежал в Литву в тот самый момент, когда московские полки готовились
