отношении многочисленных приверженцев павшего правительства. По свидетельству современников, власти составили обширные проскрипционные списки. В них стали записывать «сродников» Сильвестра и Адашева, и не только «сродников», но и «друзей и соседов знаемых, ащс и мало знаемых, многих же отнюдь и не знаемых». Многих из арестованных мучили «различными муками» и ссылали на окраины «в далъные грады». Стародубское дело наэлектризовало политическую атмосферу до крайних пределов и вызвало первую вспышку террора.
Последовавшая вскоре смерть митрополита Макария лишила церковь опытного и авторитетного руководителя, с которым склонны были считаться и взбалмошный царь, и думская оппозиция. Эта смерть развязала руки Грозному.
Начавшиеся репрессии выдвинули на авансцену новую фигуру – боярина Алексея Басманова-Плещеева. Он происходил из семьи, издавна близкой к царской фамилии. Отец его служил постельничим у Василия III. Сам Алексей Басманов преуспел на военной службе. Он отличился под стенами Казани и в знаменитой битве с татарами при Судьбищах. В первые дни Ливонской войны Басманов, обладая ничтожными военными силами, овладел неприступной Нарвой. Выступив одним из инициаторов войны за Прибалтику, воевода снискал расположение Ивана IV, а затем стал его главным советником.
Правление Захарьиных приближалось к концу. Басманов хорошо видел это и старался ускорить их падение. Когда он затеял местнический спор с Шереметевым и выиграл дело, всем стало ясно, что старое правительство не пользуется более влиянием. Близкий родственник Захарьиных Иван Большой Шереметев в течение полутора десятилетий входил в ближнюю думу царя. Он имел немалые военные заслуги и занимал исключительно высокую ступень на местнической лестнице. Но все ъто не остановило Басманова.
По времени возвышение Басманова весьма точно совпало с началом целой полосы гонений против знати. Будучи типичным представителем военщины, новый любимец царя выступил как сторонник насильственных методов подавления боярской оппозиции. Одной из первых жертв Басманова стала семья Шереметевых. Едва кончилась их местническая тяжба, как бояре братья Иван и Никита Шереметевы были взяты под стражу. Один из самых популярных деятелей павшей «Избранной рады», Иван Шереметев имел очень большие заслуги, и Грозный не решился его казнить, а ограничился тем, что отобрал у него имущество, самого боярина после жестоких пыток заточил в тюрьму. По царскому приказу боярин Никита Шереметев был удавлен там. Захарьины не смогли предотвратить расправы с родней-
В начале 1564 года царю доложили о гибели его армии в Литве. Первые известия о поражении были сильно преувеличены. Главный воевода пропал без вести, и никто не мог определить размеров катастрофы. Грозный подозревал, что его военные планы были выданы литовцам вождями боярской оппозиции. Не медля ни минуты, он отдал приказ о казни двух заподозренных бояр. Царские слуги арестовали в церкви во время всенощной князя Репнина и убили его на улице. Спустя несколько часов на утренней молитве убит был князь Кашин.
Репнин и Кашин более других воевод отличились под стенами Полоцка. Их убийство стало предметом яростной полемики между Курбским и царем. Беглый боярин с возмущением писал, что Иван пролил «победоносную (!), святую кровь» воевод «во церквах бооюиих». На это царь с сарказмом отвечал, что давно уже ничего не слыхал о «святой крови» на Руси, что «мучеников за веру» в сие время у нас тоже нет и что «неподобно» нарицать изменников и блудников мучениками. Курбский не оставил без ответа выпад Ивана и включил в свою «Историю» целую притчу о «победоносном» воеводе Репнине и его «мученической» кончине. Притча эта весьма интересна.
После похода на Полоцк царь искал дружбы «победоносного» воеводы и однажды пригласил его во дворец на веселый пир со скоморохами и ряжеными. Когда все изрядно подвыпили, царь и его приятели пустились плясать со скоморохами. Подобная непристойность будто бы шокировала ревнителя благочестия. Ко всеобщему смущению, боярин прослезился и стал громко корить и увещевать Ивана: «.Иже не достоит ти, о царю христианский, таковых творити!» Царь пробовал урезонить строптивца, 'просил его: «Веселися и играй с нами!» – и пытался надеть маску на нелюбезного гостя, но тот, забыв приличия, растоптал «машкару» ногами. Ссылаясь на свой боярский чин, он заявил: «Не буди ми се безумие и безчиние сотворити в советническом чину сущу мужу!» В сердцах Иван велел вытолкать упрямого боярина взашей за двери.
Притчу о «подвиге::- Репнина можно посчитать мифом. Но она хорошо характеризует взаимоотношения царя с «великими» боярами накануне опричнины. Страх не сделал безгласными «прегордых» вельмож. Угрозы Сильвес-трова послушника еще не воспринимались всерьез. Как при Иване III и Василии III, так и теперь князья не только перечили, но и грубили самодержавному владыке. Противники Грозного прекрасно понимали значение Басманова как вдохновителя начавшихся опал и казней. Немедленно после побега в Литву Курбский обрушился с яростными нападками на некоего царского «потаковни-ка», который «детьми своими паче Кроновых жрецов1 действует». Это был намек на юного фаворита Грозного Федора Басманова. Сей «потаковник», писал Курбский, «шепчет во уши ложная царю и льет кровь кристьянскую, яко воду». Приведенное письмо Курбского, писанное на другой день после казни Репнина и других бояр, показывает, кто нес непосредственную ответственность за казнь вождей оппозиции. Им был Алексей Басманов, «преславный похлебник», «маньяк» и «губитель святорусской земли», по выражению Курбского.
Кровавые казни вызвали ропот в столице. В таких условиях правительство сделало все, чтобы заручиться поддержкой церковного руководства.
Преемником Макария стал бывший протопоп Благовещенского собора Андрей, исполнявший более 10 лет роль духовника царя. После падения Сильвестра Андрей постригся в кремлевском Чудовом монастыре, приняв имя Афанасия. Царь остановил свой выбор на чудовском монахе, желая иметь во главе церкви послушного человека.
Новый митрополит получил особую «почесть» – право носить белый клобук. Царь пожаловал ему много льгот и привилегий, из которых митрополичья казна извлекала крупные выгоды. Все эти милости должны были упрочить согласие между монархом и церковью.
Вожди боярской партии осудили союз между главой церкви и самодержцем. В послании к единомышленнику – печорскому монаху Васьяну Муромцеву – Курбский без обиняков утверждал, что осифлянские иерархи церкви подкуплены и развращены богатствами: богатства превратили святителей в послушных угодников власти. Нет больше в России святителей, которые бы обличили царя в его законопреступник делах н ^возревновали» о пролитой крови, писал Курбский, нет больше людей, которые могли бы потушить лютый пожар и спасти гонимую «братию»,
Курбский полагал, что его критика осифлянской церкви найдет сочувствие в Печорском монастыре, издавна бывшем цитаделью «нестяжателей». Но его нападки на осифлян имели не догматический, а скорее политический смысл. Он надеялся на то, что влиятельный Печорский монастырь возглавит выступление церковной оппозиции.
Послание Курбского интересно потому, что это едва ли не единственный документ, открыто излагавший политическую программу боярской оппозиции в России накануне опричнины. Главным пунктом этой программы было требование о немедленном прекращении антибоярских репрессий. Бросая дерзкий вызов Грозному, Курбский обвинял «державного» правителя России в кровожадности, а заодно в «нерадении» державы, в «кривине суда», оскудении дворян, притеснении купеческого чина и страданиях земледельцев – словом, во всех бедах, постигших Русское государство.
БЫЛ ЛИ ГРОЗНЫЙ ПИСАТЕЛЕМ?
Наиболее интересный материал для суждения о личности царя Ивана дает его переписка с князем Курбским. Однако недавно профессор Э. Кинан из Гарвардского университета (США) пришел к заключению, что Иван IV никогда не был писателем, а приписанные ему сочинения были написаны совсем другим лицом, затеявшим сложную мистификацию через полвека после смерти царя. Открытие Э. Кинаиа вызвало бурю в ученом мире. Будь Э. Кинан прав, пришлось бы заново переписать историю России XVI века. Многое изменилось бы и в традиционной оценке личности Грозного.
Э. Кинан обнаружил текстуальное сходство в первом послании Курбского и в сочинениях монаха Исайи.
