– Не я сочиняю, Лермонтов.
– Тоже рано хлопнули…
Этого «тоже» мне было достаточно.
Я струсила. Но на последний протест четверостишием отважилась:
– Лермонтов? – встрепенулся детина слева от меня. На «баб» он реагировал слишком резво. – С тобой не соскучишься.
– Вознесенский, неуч. Его сейчас в школе проходят. – Я знала, необходимо набраться мужества и замолчать. Но не получалось. Чудилось, что закрыть рот означало умереть. И, злясь на себя, я все же произнесла:
– Кончу, говоришь, подобно Михаилу Юрьевичу Лермонтову?
Водила вдруг заржал во всю глотку.
Луженую, между прочим. Подействовало лучше поэтических цитат. Они недоуменно на него вытаращились и напряглись.
– Подобно мужику Лермонтову кончит.., охо-хо.., баба…
– Скот, – грустно и тихо сказала я. – Самое отвратительное в нашей гребаной жизни то, что я тебя поняла наравне с ними. А бывало, притворялась настоящей леди.
И настал момент жесточайшего испытания надеждой и разочарованием.
– Настоящая леди тоже все понимает, но делает вид, что ей невдомек. Вы нечто среднее между слабо натасканной леди и сильно зацикленной дурой, – подал глухой голос мужчина справа. Ото, он воспринимал человеческую речь.
– А вы – гибрид бесхозного умника и наемного убийцы. Добро бы вам платили, как второму. Наверняка, как первый получаете, – парировала я.
– Заткнись, – устало посоветовал он. – Тебя ждут не дождутся.
Я, конечно, заткнулась. Страшнее всего быть одной против многих. Если кто-то где-то ждет, уже есть смысл «сохранять лицо».
Стемнело. На неведомом повороте мне нацепили на глаза носовой платок и стянули сзади руки. Подумалось о Юре Загорском. Следы от веревок на щиколотках и запястьях, большое количество героина в вену. Славе – нож в сердце.
Лже-Загорскому – воздух в вену и в итоге – в сердце. У убийц был выбор. У меня не было.
Пахло деревьями и увядающей листвой. Под ногами шуршало, тропинка была ровной и упругой. Скрип двери, аромат тушенки, десять довольно широких ступеней вниз. Затхлость, запах терпкого пота, мочи, вскрик:
– Полина!
С глаз сняли платок и чувствительно пихнули в шею. Освещение было скудным – маломощная лампочка над входом. Мне навстречу, будто стремясь подхватить, дернулся Юрьев. Кивнул Саня.
Оба были связаны и сидели на цементном полу небольшого подвала. Рядом с Борисом лежали огромные валенки, остальное было прикрыто старым пледом.
У другой стены тоже валялось тело. Я с трудом узнала обросшего, бледного Лешу Трофимова. Парня опять ломало. Судя по хрипам вместо вдохов и выдохов, ему было совсем худо.
– Мальчики, вы живы, вот счастье! – обрадовалась я.
– Будем живы, пока Варвару Линеву не притащат, – мрачно сказал Саня. – Такой компанией и покинем мир.
– При чем тут Варвара?
– Нас всех вычислили, Полина. Когда узнали, что ты пишущая о нар коте и СПИДе журналистка, решили, будто Варвара тебя специально в университете подцепила. Она давно порывалась с крючка соскользнуть. Зинаиду жалела, пыталась разборки устраивать.
Я боялась, что нас подслушивают, поэтому об отъезде Линевой не заикнулась. Потерять шанс на лишний час из-за болтливости? Не на ту напали. Долго им придется Варвару искать. Парни же наперебой откровенничали. Саню изловили первым, когда он покупал сигареты.
Впихнули в машину, навалились, скрутили. Держали в другом подвале без пищи, сюда транспортировали лишь несколько часов назад. Здесь уже валялся отделанный до кровоподтеков Борис, доходил Леша и разлагался сторож. Вероятно, мы на даче Трофимовых. Младший хозяин кайфовал себе в какой-то землянке в роще, оттуда его и приволокли. «Надо же, угадала, но не нашла», – подумала я. Юрьева взяли на улице, когда он спешил на свидание к Варваре.
Только тут я вникла в сказанное о стороже и непроизвольно взвизгнула. Они неуверенно переглянулись, потом дошло, утешили, мол, к присутствию трупа быстро привыкаешь.
– Ты сядь к нему затылком, Поля, – посоветовал Борис. – Не на пол, ко мне на ноги. Женщинам на цемент нельзя, мать сестре говорила.
Я была тронута. Чтобы не разнюниться, спросила:
