— Всё так же, — ответил Соскэ. Спустя минут десять супруги уже мирно спали.
На следующий день Соскэ пошёл на службу и за недостатком времени перестал думать о Короку. Впрочем, и дома, на досуге, он старался избегать этих докучливых мыслей, тяжким бременем давивших на его усталый мозг. В прежние времена он любил математику, отличался завидным упорством и достаточной ясностью ума, чтобы решать весьма сложные геометрические задачи, и когда сейчас Соскэ вспоминал об этом, его пугала происшедшая в нём перемена, слишком резкая для сравнительно короткого отрезка времени.
И всё же не было дня, чтобы где-то в самой глубине его сознания не всплыл образ Короку, и тогда появлялось стремление непременно найти выход, что-то придумать. Но в следующий же момент Соскэ гнал эту мысль, говоря сам себе: «Спешить некуда!» Однако совесть, словно крюк, торчала в сердце, не давая покоя.
Между тем наступил конец сентября, ярче сиял Млечный Путь по ночам, и вот как-то ранним вечером неожиданно явился Ясуноскэ. Он мог прийти только по делу, настолько редким был гостем, и Соскэ с О-Ёнэ сразу это поняли. Они не ошиблись: Ясуноскэ пришёл потолковать о Короку.
Как выяснилось, Короку совсем недавно вдруг пришёл к Ясуноскэ на фабрику и заявил, что, дескать, от старшего брата узнал во всех подробностях историю, касающуюся денег, оставшихся после отца. В конце концов обидно столько лет учиться и не поступить в университет. Он во что бы то ни стало хочет продолжать учёбу, если для этого даже понадобится залезть в долги. Вот он и пришёл спросить совета. Когда же Ясуноскэ ответил, что поговорит с Соскэ, Короку вдруг резко воспротивился и заявил, что с братом нечего советоваться, не тот он человек — сам бросил университет, а теперь хочет, чтобы и другие остались недоучками. Если разобраться, во всей этой истории есть доля вины брата, однако Соскэ сохраняет полное спокойствие и безразличие. Поэтому вся надежда Короку на Ясуноскэ. Может показаться странным, что он обратился к Ясуноскэ после того, как тётка отказала, однако Короку полагает, что Ясуноскэ лучше его поймёт. Настроен был Короку весьма воинственно и, судя по всему, отступать не собирался.
Ясуноскэ стал уверять Короку, что Соскэ тоже о нём очень беспокоится и в ближайшие дни придёт к ним обсудить этот вопрос. Насилу удалось успокоить Короку и отправить домой. Уходя, Короку вынул из кармана несколько листков бумаги, объяснив, что причины пропуска занятий полагается излагать письменно, попросил Ясуноскэ поставить личную печатку и добавил, что регулярно посещать колледж не намерен, покуда не решится вопрос о его дальнейшей учёбе.
Сославшись на занятость, Ясуноскэ не просидел и часа. Как быть с Короку, они так и не решили, обменявшись на прощанье примерно такими фразами: «Как-нибудь все вместе соберёмся, не спеша обсудим и решим, а если позволят обстоятельства, пригласим и Короку». После ухода Ясуноскэ О-Ёнэ спросила мужа:
— Что ты обо всём этом думаешь?
Сунув руки за пояс кимоно и слегка ссутулившись, Соске вместо ответа сказал:
— Хотелось бы мне снова стать таким, как Короку! Я вот тревожусь, как бы его не постигла та же участь, что на меня ему плевать на какого-то там старшего брата!
О-Ёнэ унесла чайную посуду на кухню, и после этого разговор больше не возобновлялся. Высоко в небе холодно белел Млечный Путь.
Следующая неделя прошла спокойно, ни от Короку, ни от Саэки не было вестей. Когда О-Ёнэ и Соскэ по утрам вставали, ещё сверкала роса, а полоска неба, видневшаяся из-под крыши, была багряной от солнца. Вечерами они располагались у лампы, стоявшей на закопчённой бамбуковой подставке отбрасывая на стену длинные тени. Случалось, что, разговаривая, они вдруг умолкали, и в наступившей тишине слышалось лишь тиканье стенных часов.
Мало-помалу они всё же как-то решили вопрос о Короку. Пожелает он дальше учиться или не пожелает, было очевидно, что на время ему всё равно придётся съехать с квартиры, которую он снимал, и либо вернуться к тётушке, либо поселиться у Соскэ. Если хорошенько попросить тётку и Ясуноскэ, они, пожалуй, согласятся хоть ненадолго приютить племянника. Но справедливость требует, чтобы Соскэ обеспечил плату за ученье и карманные расходы. А позволит ли его бюджет это осуществить? И так прикидывали О-Ёнэ и Соскэ и этак, но пришли к выводу, что это им не под силу.
— Ничего не выйдет!
— Совершенно невозможно!
Рядом со столовой, где они сейчас сидели, находилась кухня, справа от кухни — комната для прислуги, слева — ещё маленькая комната в шесть татами. В ней особой нужды не было — вместе с прислугой в доме их жило всего трое. В этой комнате стояло трюмо О-Ёнэ, и по утрам, умывшись, Соскэ приходил туда переодеться.
— Может, там и поселим Короку? — предложила О-Ёнэ. Жить и питаться он будет у нас, немного денег добавит тётушка, как-нибудь перебьёмся, пока Короку окончит университет.
— С одеждой тоже можно выйти из положения, — продолжала О-Ёнэ, — у тебя и у Ясуноскэ-сан есть старые вещи, перешьём их, и пусть носит.
Соскэ тоже так думал, но молчал. Зачем доставлять лишние хлопоты О-Ёнэ, да и себе? Но когда жена сама об этом заговорила, у него не хватило духу ей перечить.
Соскэ написал Короку: «Если ты согласен, я ещё раз поговорю с тёткой». Получив письмо, Короку примчался в тот же вечер. Ликующий, он шёл под дождём, стучавшим каплями по зонту, словно деньги на учёбу уже были у него в руках.
— Знаете, отчего тётушка завела тогда этот разговор? — начала О-Ёнэ. — Она считала, что мы вас совсем забросили. Да будь у нас обстоятельства чуть получше, ваш брат давно бы что-нибудь придумал, но вы ведь знаете, что от него, в сущности, ничего не зависело. А сейчас, если мы обратимся к ним с такой просьбой, пожалуй, ни тётушка, ни Ясу-сан нам не откажут. Всё образуется, я уверена, так что вы, пожалуйста, не волнуйтесь.
Окрылённый этими заверениями, Короку возвращался к себе, и снова дождь стучал каплями по его зонту. Через день он явился справиться, не ходил ли ещё брат к родственникам. А через три дня пошёл к тётке и, узнав, что Соскэ ещё не было, пошёл к О-Ёнэ просить, чтобы она поторопила мужа.
Шли дни, и, пока Соскэ всё обещал: «Схожу, схожу», — наступила осень. И вот в один из ясных воскресных дней, когда уже завечерело, Соскэ решил наконец что-то предпринять и написал тётке письмо, на которое пришёл ответ, что Ясуноскэ уехал в Кобэ.
5
Тётка пришла к ним в субботу в третьем часу. С самого утра небо заволокло тучами, подул северный ветер и неожиданно похолодало. Грея руки над круглым бамбуковым очагом, тётка заметила:
— Что, О-Ёнэ-сан, в этой комнате, пожалуй, только летом хорошо, а зимой, видно, холодновато?
Вьющиеся волосы тётки были уложены узлом на затылке, старинные шнурки хаори повязаны на груди. Тётка любила потягивать сакэ, вероятно, до сих пор выпивала перед ужином, оттого, возможно, имела здоровый цвет лица, была полной и потому выглядела весьма моложаво. После её ухода О-Ёнэ обычно говорила Соскэ: «Тётушка совсем ещё молодая». Соскэ отвечал, что ничего в этом нет удивительного, поскольку родила она за свою жизнь всего одного ребёнка. О-Ёнэ с ним соглашалась, потом шла в маленькую комнату и разглядывала своё лицо перед зеркалом. При этом ей казалось, что от раза к разу щёки становятся всё более впалыми. Ничего не было для О-Ёнэ тяжелее мысли о материнстве. У хозяина дома была куча ребятишек, они прибегали в сад на краю обрыва, качались на качелях, играли в пятнашки, и от их весёлых голосов О-Ёнэ бывало горько и пусто. Вот сидит перед нею тётка. Полная, подбородок двойной, так и веет от неё благополучием. Даже смерть мужа на ней не очень отразилась. И всё потому, что у этой женщины есть сын, пусть единственный, но всё же есть, он вырос, получил прекрасное образование.
По словам тётки, Ясуноскэ не переставал тревожиться из-за того, что она сильно располнела и может получить апоплексический удар, если не будет беречься. Слушая тётку, О-Ёнэ думала, что, несмотря на все
