взглядом окинул каждую вещь, к которой ярлычок был прикреплён, и поразился их дешевизне.
От магазина зонтов Соскэ перекочевал к европейской галантерее, и тут взгляд его задержался на галстуках, развешанных рядом с цилиндрами. У них был приятный рисунок, не то что на его галстуке, который он носил на работу. Он вознамерился было войти узнать цену, но передумал, решив, что просто нелепо ни с того ни с сего менять галстук, и с неприятным чувством прошёл мимо, даже не открыв кошелёк. У магазина тканей Соскэ задержался несколько дольше. Здесь были названия, о которых он понятия не имел: полосатый креп, узорчатый атлас и ещё какие-то, тоже дорогие ткани. У филиала киотоского торгового дома «Эрисин» Соскэ так близко подошёл к витрине, что коснулся стекла полями шляпы и, стоя там, долго разглядывал воротнички тонкой работы для женского кимоно. Некоторые были бы очень к лицу жене. Ещё несколько лет назад он непременно сделал бы ей подарок, но сейчас пришлось подавить в себе это желание. Невесело усмехнувшись, Соскэ зашагал дальше, потеряв всякий интерес и к улице и к витринам.
Неожиданно его внимание привлёк большой журнальный киоск на углу. Под карнизом крыши висела написанная крупными иероглифами реклама книжных новинок. Одни объявления были вставлены в длинную, узкую, как лестница, раму, другие наклеены на разноцветную доску и издали очень походили на замысловатый узор. Соскэ внимательно просмотрел названия книг и имена писателей. За исключением некоторых, вроде бы встречавшихся в газетных объявлениях, все они были ему незнакомы. Позади киоска, прямо на земле сидел, скрестив ноги, человек лет тридцати в котелке. Он надувал воздушные шары, приговаривая: «Шар воздушный для детей игрушка!» Шары принимали форму «дарума»[3]. В определённый момент появлялись нарисованные точь-в-точь там, где полагается, глаза и рот. Соскэ пришёл в восторг. К тому же надутый шар долго сохранял форму, лёжа на ладони или насаженный на кончик пальца. Но стоило воткнуть в отверстие снизу, например, зубочистку, как шар мгновенно со свистом сжимался.
Вся улица казалась сплошным людским потоком, быстрым и бурлящим. Хоть бы кто-нибудь остановился! Лишь человек в котелке, сидевший на углу, будто вся эта сутолока его не касалась, надувал шары и как ни в чём не бывало приговаривал: «Шар воздушный для детей игрушка!» Соскэ протянул торговцу полтора сэна, взял шар, предварительно попросив выпустить из него воздух, и положил в карман. «Не мешало бы подстричься», — мелькнула мысль, но ни одной приличной парикмахерской поблизости как будто не было. Солнце между тем клонилось к закату. Соскэ решил, что пора возвращаться, и сел на трамвай.
Когда на конечной остановке Соскэ отдавал вожатому билет, он увидел, что небо потемнело и на политую водой улицу легли длинные тени. Соскэ вдруг ощутил холод, взявшись за металлический поручень, и поёжился. Вышедшие вместе с ним люди с деловым видом заторопились в разные стороны. Окинув взглядом окраину города, где он жил, Соскэ заметил стелющийся над крышами белёсый дымок и быстро пошёл в сторону скрытых за деревьями домов. Кончилось воскресенье, тёплое осеннее воскресенье, навеявшее приятную истому, уныние и пустота опять подступили к Соскэ. Завтра он пойдёт на службу, будет, как всегда, усердно тянуть свою лямку, — и так день за днём, до следующего воскресенья. При мысли об этом Соскэ до боли стало жаль безвозвратно ушедшего дня, и он ещё острее ощутил серую скуку собственной жизни. Сейчас весь мир перед его глазами заслонила большая унылая комната с крошечным окном, сквозь которое почти не проникало солнце, лица сослуживцев и начальника и его голос: «Нонака- сан, на минутку!»
Если пройти закусочную «Уокацу», а через несколько домов свернуть в узенькую, словно переулок, улочку, очутишься у высокого обрыва, с одинаковыми строениями по обеим сторонам — это дома, сдающиеся внаём. До недавнего времени на этом же участке за живой изгородью из редких криптомерий стоял ветхий дом под тростниковой крышей, некогда принадлежавший, вероятно, вассалу какого-нибудь князя. Потом участок купил некто Сакаи, живший неподалёку, и заново его застроил, сломав и дом, и криптомериевую изгородь. Потолковав с женой, Соскэ снял жильё в самом конце улочки, внизу у обрыва. Там, правда, было несколько мрачновато, но это окупалось расположением дома, стоявшего в некотором отдалении от улицы.
Воскресный день бывает раз в неделю, а Соскэ надо было ещё сходить в баню, если останется время, подстричься, а затем не спеша поужинать. Он быстро отодвинул дверь и тотчас услышал стук посуды на кухне. В следующий момент он, не заметив, наступил на гэта Короку и наклонился, чтобы поставить их на место. Тут как раз подоспел и сам Короку.
— Кто пришёл? Муж? — крикнула из кухни О-Ёнэ.
— А, это ты? Давно здесь? — спросил Соскэ, проходя в гостиную. Пока он гулял по Канда и вплоть до прихода домой Соскэ ни разу не вспомнил о существовании Короку и сейчас устыдился, будто пойманный с поличным.
— О-Ёнэ, О-Ёнэ, — позвал он. Жена, видимо чем-то занятая на кухне, быстро вышла, даже не задвинув сёдзи, и остановилась на пороге.
— Надо бы угостить Короку, — сказал Соскэ.
Сказав: «Да, сейчас», О-Ёнэ пошла было на кухню, поскольку и сама прекрасно понимала, что гостя следует накормить, но тут же вернулась:
— Извините за беспокойство, Короку-сан, но прошу вас, закройте, пожалуйста, ставни в гостиной и зажгите лампу. Мы с Киё очень заняты.
— Охотно, — ответил Короку, с готовностью вставая.
Слышно было, как Киё, так звали служанку, что-то крошит на кухне и спрашивает: «Куда это переложить, госпожа?», как льётся вода в раковину. Затем раздался голос Короку: «Сестрица, где ножницы? Надо подрезать фитиль». Зашипела, выплеснувшись на огонь, вода — видимо, закипел чайник. Соскэ молча сидел в тёмной гостиной и грел руки над хибати, где среди золы ещё тлели редкие угольки. Послышались звуки рояля. Это играла хозяйская дочь. Соскэ вышел на галерею, чтобы закрыть ставни в гостиной. Звуки рояля доносились с той стороны, где на фоне неба тёмной полоской выделялся бамбук. Одна за другой загорались звёзды.
3
Когда с полотенцами в руках Соскэ и Короку вернулись из бани, посреди гостиной был накрыт стол, который так и манил к себе аппетитными кушаньями. Огонь в очаге стал будто бы ярче, а пламя лампы — светлее.
Соскэ придвинул к столу дзабутон и устроился на нём поудобнее.
— Наверно, хорошо помылись? — осведомилась О-Ёнэ, принимая у мужа полотенце и мыло.
— Угу, — только и ответил Соскэ. Эту лаконичность можно было отнести скорее на счёт расслабленности, нежели безразличия.
— Отличная была нынче баня, — поспешил согласиться с О-Ёнэ Короку.
— Опять народу полно, — положив согнутые в локтях руки на край стола, вяло заметил Соскэ. В баню он ходил обычно после службы, перед ужином, как раз когда там уйма людей. За последние три месяца он уже успел забыть, какого цвета вода при солнечном свете. Это бы ещё ладно. Но нередко случалось так, что три-четыре дня кряду он вообще не мог попасть в баню. Вот придёт воскресенье, мечтал Соскэ, встану пораньше, чтобы вволю пополоскаться в чистой воде. И только в воскресенье и можно было выспаться за неделю, и Соскэ, нежась в постели, тянул время, а потом откладывал посещение бани на следующее воскресенье.
— Больше всего мне хочется как-нибудь утром выбраться в баню.
— Так ведь ты поздно встаёшь! — насмешливо проговорила жена. Желание поваляться в постели Короку считал врождённой слабостью старшего брата. Он не понимал, как дорожит Соскэ воскресными днями, хотя сам учился. Слишком много надежд брат возлагает на эти короткие двадцать четыре часа. Мыслимо ли за один какой-нибудь день сбросить с души скопившуюся за неделю усталость и развеять мрачные думы? Даже сотой доли своих стремлений он не в силах осуществить за воскресенье. Поэтому,
