— А сейчас чем ваш брат занимается? — с притворным безразличием спросил Соскэ.
— Наконец-то уехал несколько дней назад. Он просто создан для Монголии. Я ему как-то сказал, что Токио не для него, потому что он варвар, так что пусть скорее уезжает в свою Монголию. И что бы вы думали? Он не стал возражать и вскоре уехал. Таким, как он, место лишь за Великой китайской стеной. И пусть себе ищет алмазы в пустыне Гоби.
— А этот его приятель?
— Ясуи? Уехал вместе с ним. Подобного рода людям не сидится на месте. Я слышал, будто он в своё время учился в Киотоском университете, не знаю, что на него так повлияло.
Соскэ пот прошиб. У него не было ни малейшего желания продолжать этот разговор, он лишь радовался, что ничего не рассказывал Сакаи о своей прежней жизни. Хозяин даже собирался знакомить Соскэ с Ясуи, не подозревая, что они вместе учились. Соскэ воздержался от визита и, по крайней мере, избежал позора, но хозяин мог случайно упомянуть в разговоре его имя. И тут Соскэ впервые понял, какое великое благо для человека с нечистой совестью жить под вымышленным именем. Его так и подмывало спросить: «Вы ничего обо мне не говорили Ясуи?» — но он не решился.
Вошла служанка, неся блюдо с каким-то удивительным кушаньем: две бобовые пастилки, сделанные в виде золотых рыбок, в сладком прозрачном желе. Ничего подобного Соскэ не видел, но мысли его сейчас были поглощены совсем другим.
— Не хотите ли отведать? — любезно предложил хозяин и, как обычно, первый протянул руку к блюду. — Это я вчера принёс с одной серебряной свадьбы. Говорят, приносит счастье. Так что очень рекомендую!
Сказав, что хочет дожить до серебряной свадьбы, Сакаи набил рот печеньем. Отличаясь завидным здоровьем, Сакаи ел и пил всё без исключения: и варёный рис, и печенье, и сакэ, и чай.
— Если разобраться, то не такое уж большое счастье дожить до морщин и седых волос. Но всё познаётся в сравнении. Я как-то проходил по парку Симидзудани и очень удивился, — У хозяина, человека светского, уже вошло в привычку менять темы разговора, чтобы гость не скучал.
Сакаи рассказал, что в парке, в узкой, похожей на канаву, речушке, которая течёт к мосту Бэнкэйбаси, ранней весной появляется бесчисленное множество лягушек. Через какое-то время почти сплошной массой они дружно плывут к мосту. Проходящие мимо бездельники и мальчишки швыряют в них камнями и убивают.
— Их погибает уйма, как говорится, «горы трупов». Жаль бедняг, тем более что всё это супружеские пары. Словом, если пройти там, то неизвестно, сколько можно увидеть трагедий. Стоит лишь подумать об этом, чтобы почувствовать себя счастливым. Нам с вами, по крайней мере, не приходится опасаться, что кто-нибудь из ненависти к нашему супружеству разобьёт нам камнем голову. Так что два-три десятка лет благополучной жизни — это весьма счастливое событие. Съешьте же хоть кусочек, будете счастливы, как эти мои знакомые.
Сакаи подцепил палочками кусочек сладкого желе и протянул Соскэ. Тот, принуждённо улыбаясь, взял. Волей-неволей Соскэ был втянут в разговор, который Сакаи пересыпал шутками, переходя от темы к теме. И всё же болтать беспечно, как хозяин, он не мог. Наконец, откланявшись, Соскэ вышел на улицу. Луны не было, и Соскэ показалось, будто в бездонной глубине неба притаилась какая-то зловещая грусть.
Он пустился на хитрость, превозмогая стыд, пытался что-то выведать у чистосердечного и доброго Сакаи, только бы избавиться от гнетущего беспокойства, но ничего из этого не вышло. А обмолвиться хотя бы словом о своих мучениях у Соскэ не хватило мужества, да и нужды он в том не видел.
На этот раз гроза прошла мимо. Но Соскэ чувствовал, что не одно такое испытание ему ещё придётся пережить. Такова воля неба. Его же дело всеми способами избегать опасности.
23
Начался новый месяц, и сразу потеплело. К этому времени все увольнения и перемещения на службе, предпринятые в связи с прибавкой жалованья, в основном закончились. Служащие только и говорили об этом. Каждый раз Соскэ слышал то знакомые, то незнакомые имена уволенных и, придя домой, говорил:
— Теперь, возможно, придёт и мой черёд.
О-Ёнэ то принимала эти слова в шутку, то всерьёз, то вдруг ей начинало казаться, что они накличут беду. Да и у самого Соскэ на душе бывало то пасмурно, то ясно.
И когда наконец все эти передряги закончились, не коснувшись Соскэ, он не знал, считать ли это закономерным или случайным.
— Кажется, пронесло, — мрачно сказал Соскэ жене.
Ещё через два дня выяснилось, что он получил прибавку в пять иен.
— Вообще-то полагается прибавка в двадцать пять процентов. Но не забудь, что у некоторых осталось прежнее жалованье, а многих вообще уволили. — Для Соскэ, видимо, сам факт прибавки значил гораздо больше, чем эти пять иен, и О-Ёнэ не решилась даже заикнуться о том, что денег не хватает.
Садясь на следующий день ужинать, Соскэ увидел на своём столике большую рыбу, которая даже не уместилась на тарелке, её хвост и голова торчали по краям. И в нос ему ударил аппетитный запах риса, сдобренного красной фасолью. Пришёл Короку, за которым О-Ёнэ специально посылала служанку к Сакаи, и воскликнул:
— О, да здесь настоящий пир!
На сливовом дереве уже появились цветы, некоторые, самые ранние, даже успели поблёкнуть и стали осыпаться. Пошли мелкие моросящие дожди, но когда выглядывало солнце, от земли и от крыш поднимался пар, напоминая о весне. В ясные дни у чёрного хода, сверкая в лучах солнца, сушились дождевые зонты, возле них прыгал щенок.
— Ну, зима, слава богу, кажется, кончилась… В субботу сходи к тётушке, поговори о Короку, — сказала О-Ёнэ мужу. — А то Ясу-сан совсем о нём забудет.
— Непременно схожу, — отозвался Соскэ. Короку теперь жил у Сакаи в качестве сёсэя. Соскэ сказал, что часть расходов на его учёбу может взять на себя, Ясуноскэ тоже поможет — так всё и уладится. Не дожидаясь, пока брат соберётся поговорить с Ясуноскэ, Короку сам пошёл к нему, и Ясуноскэ согласился помочь, если Соскэ его об этом попросит.
Наконец-то супруги, так опасавшиеся всяких тревог, обрели на время покой. Однажды, в воскресный полдень, Соскэ собрался в баню и там услыхал, как беседовали о погоде двое. Один лет пятидесяти, бритоголовый, очень похожий на торговца, другой помоложе, лет сорока. Тот, что помоложе, сказал, будто нынче утром уже слышал соловья, на что бритоголовый ответил, что слышал его уже два-три дня назад.
— Ещё не распелся, весна только началась.
— Да, пока не очень хорошо поёт.
Вернувшись, Соскэ передал весь этот разговор О-Ёнэ. Глядя, как прыгают на сёдзи солнечные зайчики, О-Ёнэ, просветлённая, сказала:
— Просто благодать, что наконец наступила весна.
— Да, — отозвался Соскэ, подстригавший в это время ногти на веранде. — Но не успеешь оглянуться, как вновь придёт зима.
1
