В вокзальной суете

Лежать как пласт, не думать, не скорбеть,
а по углам тревожный шепот слышать.
Мне приходилось. И сегодня я
так ясно вижу страх в глазах у близких
и шепот, шепот… Им моя семья
тогда общалась. Мой конец был близок.
И уходящим разума лучом мелькнуло:
«Дочь меня не будет помнить!»
И все. И все. И больше ни о чем,
хоть ты убей, но я не в силах вспомнить.
А долго я еще была больна,
и мой конец не составлял секрета.
Была спокойна я и холодна,
как говорили после мне об этом.
А о болезни всяческую чушь
пороли мне, а я себе молчала
и верила. И, во спасенье душ,
я этой лжи никак не различала.
Я выжила. Не знаю, почему.
Как видно, не пришел тогда мой час.
Смерть не всегда сильна. А потому
надежда умирает после нас.

Я не умерла в остром периоде. Такова была Господня воля, потому что усилия людей не очень мне помогли, а вначале так явно были направлены на то, чтобы быстрее обрубить и бросить концы в воду. Последующие семь лет — а среди них и дикое напряжение трех успешных лет аспирантуры, затем семейные передряги из?за развода, бесквартирные мытарства, инфаркт — как минимум один — два месяца в году я истекала кровью в больнице. Источники кровотечения были разными — результат одинаков. Я чувствовала, что если это не прекратится еще год — два, я уйду, оставив беспомощную маму за семьдесят и маленькую дочку. Только о них были мои заботы. Официальная медицина могла мне тогда предложить только хирургическое удаление кровоточащего органа — всю или половину толстой кишки, желудок и проч. Я, как раненый зверь, который еще до рождения знает, что раны надо зализывать, спасалась от такой участи, т. к. предвидела ее исход. Я боялась, что это сделают, когда я потеряю сознание от кровопотери…

И вот в это время от меня требовалось отдать большой кусок моих душевных сил на алтарь этого безжалостного идола, имя которому любовь.

ГЛАВА III

Не приходи, прошу, не приходи.
Не мучь меня, оставь меня в покое.
Из памяти, из сердца уходи.
Я стерла все, что связано с тобою.
Кто сказал, что любовь — это счастье,
яркий свет и звучащий орган,
а не стылое горе — ненастье,
а не смерч, а не злой ураган?
Кто сказал, что любви частицу
Бог избранникам в сердце вложил?
Кто поверил: любовь — это птица,
и в полет снарядился без крыл?
Не приходи, прошу, не приходи.
Не мучь меня, оставь меня в покое.
Спокойствие ты только соблюди,
я ж от тебя свою любовь укрою.
Не приходи, прошу, не приходи…

Романс на эти стихи был написан спустя двадцать два года после событий тех лет. Стихи и музыка вместе, враз. В одну из длинных тяжелых больничных ночей, которых я провела в общей сложности более пяти месяцев за два года в одной столичной клинике, куда я четырежды ездила на операции. Пишу я стихи обычно ночью. Не той ночью, когда в цивилизованной обстановке человек сидит за письменным столом с настольной лампой. А той, когда все нормальные люди спят и не так далеко до рассвета, когда зажечь свет невозможно, когда можно только нащупать блокнот с карандашом и постараться не наехать строкой на строку. У меня есть такие черновики. В них стихи, как правило, не требуют правки, а написаны они так разборчиво, так понятно, как и в зрячем состоянии я не пишу почти никогда.

Я называю стихи того цикла гипоксическими. В той моей больничной эпопее дважды на больших наркозах случились тяжелые осложнения. Первое — так называемая «первичная

сердечная слабость», когда почти пять часов возились со мной анестезиологи — реаниматологи, пытаясь поднять и удержать артериальное давление. По этому поводу я напишу позже такие строчки:

Белые, белые, белые стены.
И потолок с белой лампой на нем.
Белая ветошь, что ждет замены,
ну, а сегодня служит бельем.
Тяжестью мокрого гипса сразу
бьет по сознанью один только вид.
Можно подумать, чем больше повязок,
тем под повязками меньше болит!
Но почему так свело мне шею?
Ни повернуться, ни рта раскрыть.
Голос осиплый. Руки немеют.
Слышу, но не хочу говорить.
Резкий рывок — и белое пламя
бьет по глазам. И чернота…
— Доктор, проснитесь! Что это с Вами?
Вижу — сестричка. Но вроде не та.
— Вы не волнуйтесь, мы — новая смена.
— А где же весь день этот я провела?
Меня взяли утром. В девять, наверное.
— Спросите врача. Я только пришла.
Да, милая девушка знает порядок.
Значит, подвел их все же наркоз…