гарантий политического плюрализма, для начала хотя бы до уровня 1990–х. И это только для начала, потому что и в 1990–е годы существенных успехов на пути модернизации нашего общества достигнуто не было. Начались лишь процессы, которые могли привести к модернизации, а могли — и к нынешней деградации. Значит, для того, чтобы идти вперед, нужно не только выйти из нынешнего тупика (единым актом ликвидировать все законодательство второй половины 2000–х, обеспечить плюрализм власти), но и заняться созданием реальных условий движения вперед. Что же это за условия? И почему власть, двигаясь «по пути модернизации», все время толкает страну в обратном направлении?
В современном гуманитарном знании под модернизацией принято понимать переход к современному (модерному), то есть индустриальному урбанизированному обществу. Таким образом, когда Медведев и Путин выступают за модернизацию, это значит, что они хотели бы, чтобы Россия шла, условно говоря, от Средневековья к Новому времени, от традиционных аграрных отношений к индустриальным. Но в нашей стране индустриальное урбанизированное общество возникло еще в середине ХХ века. Казалось бы, еще один повод поиронизировать над исторической безграмотностью наших руководителей и их советников. Но не все так просто. Это не просто нонсенс, это оговорка по Фрейду.
В последние два десятилетия страна прошла большой путь в сторону деиндустриализации, и не только в сфере промышленности, но и в структуре общества в целом. Реальность, данная нам в ощущениях, очевидна: структуры индустриального общества разлагаются на всех уровнях (от отмирания производства средств производства до трансформации системы образования) и замещаются структурами, характерными для традиционного (в нашем случае феодального) общества.
За прошедшие два десятилетия деградация еще не зашла так далеко, чтобы вообще разрушить городское общество. Но в некоторых сферах процесс идет быстрее, и в правящей «элите» (касте) уже зримо проступают феодальные черты. Если раньше кто — то рекомендовал человека на работу, его спрашивали: что он умеет? А теперь: он тебе кто? На место рациональной системы отбора кадров (тоже не идеальной, холодной и бездушной) пришла родственно — клиентельная, характерная для доиндустриальных отношений.
Вероятно, наши правители осознают, что по мере смещения страны в «третий мир» она деградирует социально. Соответственно, задача перехода к модернизации может читаться как надежда переломить тенденцию деградации, развернуть вектор движения страны от регресса к возвращению на путь модерного прогресса.
Апологеты Путина даже время от времени сообщают нам, что он могучим движением плеча уже свершил этот разворот. Сергей Кургинян с присущим ему театральным артистизмом несколько лет назад выразил эту мысль, изобразив на лице невероятное напряжение: «Путин напряг волю — Ы — ы-ы — и вытянул страну». Сегодня, полагаю, даже автор этой реплики понимает, что никуда Путин страну не вытянул, а операция «Ы» — чистый пиар. Не получилось вытянуть, но очень хочется. Их «модернизация» — надежда на разворот.
Но мир ушел вперед за это время, он стучится в постиндустриальное завтра. В глобальной экономической системе командует тот, кто впереди. А впереди тот, кто использует постиндустриальные структуры. Так задача модернизации переплетается с надеждой взнуздать еще и постиндустриальное, информационное нечто, как выразился в частном разговоре один чиновник администрации президента: «Войти в совет директоров корпорации „Планета Земля“».
Когда я слушаю наших замечательных руководителей, я поражаюсь, насколько демонстративно они игнорируют опыт недавнего прошлого. Так же, как и Медведев с Путиным, Горбачев с Андроповым воспринимали ускорение как преимущественно технологическую проблему. Сконцентрировать средства и купить на них современную технику, которая повысит производительность труда. Это ускорение зашло в тупик уже к 1987 году. И пришлось сменить «ускорение» на «перестройку», то есть техническую авторитарную модернизацию на социальные демократические преобразования. Оказалось, что без соответствующего социально — культурного «софта» технологический «хард» плохо работает. А деньги и время были потрачены[1].
Андропова и Горбачева трудно винить: Андропов честно признал, что не очень представляет себе, куда забрела страна, что «мы еще не изучили должным образом общества, в котором живем и трудимся»[2], а в начале реформ Горбачева никто в СССР еще не разбирался в ключевой проблеме реформ — проблеме постиндустриального перехода.
Индустриальное общество не может развиваться беспредельно, по ряду причин оно подходит к границам своего роста. Эта система слишком ресурсоемка и негибка, так как основана на принципах стандартизации и узкой специализации, «стискивающих» личность настолько, что она начинает протестовать.
Начиная с «бурных 1960–х» западное индустриальное общество начало перестраиваться в более гибкую систему с элементами постиндустриальных отношений. Технологическим символом этой перестройки стал персональный компьютер, сделавший центром переработки и распределения информации человека с компьютером, а не бюрократическую и корпоративную организацию.
СССР и его союзники недооценили значение широкого распространения персональных компьютеров и гражданских коммуникаций. Они по — прежнему рассчитывали на мощные вычислительные машины, к которым имел доступ ограниченный круг специалистов, то есть они исходили из представления о необходимости концентрации информационных потоков в руках власти. Но для быстрого развития научной и технической мысли было необходимо привлечь гораздо больший круг интеллектуалов, создать среду коллективного моделирования. На Западе в этот процесс были включены широкие слои специалистов, имевшие доступ к компьютерным сетям. В СССР интеллигенция была «стиснута» множеством рамок и поднялась бунтовать. Это было одним из проявлений кризиса советской сверхгосударственной модели индустриализма. СССР стал проигрывать социально — экономическое соревнование с Западом. Когда эта проблема была воспринята советским руководством, оно далеко не сразу осознало, что дело не только в технологиях, но и в социальной организации. А когда стала очевидна необходимость преобразования общества, уже не было времени разработать его оптимальную модель. Не мудрено — ведь проблемы, связанные с постиндустриальным переходом, стали осознаваться только во время перестройки[3].
Попытка советского общества выйти из кризиса индустриального общества во время перестройки потерпела неудачу. Советское общество на всех парах, «ускоряясь», приближалось к стене постиндустриального барьера. Но перепрыгнуть через него не удалось, и страна со всего размаха ударилась о стену.
СССР распался, страны советского пространства превратились в часть периферии глобального капитализма и стали сползать назад, в обратном направлении от стены. В этом положении оставшиеся в наследство от СССР структуры современности деградируют, происходит откат к полуфеодальным формам жизни.
Эта деградация должна быть не только поводом для печали, но и важным уроком: если постсоветское общество намерено двигаться не только «назад», но и «вперед», ему снова придется решать те задачи, которые не смогла решить перестройка. Ему необходимо не только развернуться от деградации к прогрессу, не только подойти снова к барьеру, но и суметь перемахнуть через него. Потому что с нашей стороны барьера — вечная периферийность, «третий мир».
С Горбачева спрос невелик — за его спиной не было опыта. Но сегодня Медведев наступает на горбачевские грабли через два десятилетия после перестройки. Пора чему — то и научиться.
Модернизация воспринимается как преимущественно техническая проблема. Не удивительно, что нынешнее «ускорение» оборачивается ускорением движения назад, а не вперед: проблемой разворота вектора развития страны власти не занимаются. Думаю, что происходит это не по недомыслию, а из коллективной корысти господствующей касты. Классовый интерес сильнее, чем заботы о судьбах страны.
Наступая на горбачевские грабли, Медведев делает это в новых условиях. Ведь прошло уже два
