проводит почти полгода (!) и только 4 марта отправляется далее во Францию. На «промежуточном» женевском круге своего путешествия Карамзин проводит столько же времени, сколько до того был в пути. Как я мог такое позабыть? Вот именно так: я следил за движением путешественника, за сменою пространств, им пересекаемых. Неподвижность русского путешественника в Женеве «остановила» и его текст.
18
18 В «Письмах» о пребывании в Париже одна точная дата — приезд 27 марта 1790 года. Далее только месяц и многоточие: апреля… мая… июня… Неизвестно, сказывается ли тут конспирация, или то, что вторая (французская и английская) половина «Писем» выходит спустя десять лет после путешествия, когда точные даты уже не столь актуальны. Так или иначе, точных дат нет. Карамзин отправляется из Парижа в Англию во второй половине июня 1790 года.
19
19 Позже шурин Карамзина, известнейший литератор Петр Вяземский, шутил (имея не в последнюю очередь самого себя, но в первую — Николая Михайловича, его друзей и близких, которые общим числом составляли большую и лучшую половину тогдашних русских писателей), что отечественная литература — это просто-напросто род их семейного развлечения.
20
2 °Cоюзничество было условно. Более того, вскоре по окончании войны с Турцией Россия в тех же водах начала кампанию против Франции, ту, в которой прославился адмирал Федор Ушаков, освобождавший греческие острова уже не от турок, но от французов. Его усилиями второй Рим держал тогда оборону против первого, против западной Европы. Все это уроки не столько географии, сколько ментальной геометрии, различающей стороны света согласно их духовному (поверх-географическому) содержанию. Предпочтения Шишкова в этом плане были совершенно определенны: западное направление было для него во всяком смысле чуждо.
21
21 Мы еще взглянем на этот монастырь (см. далее — «О нахождении Арзамаса», «На облаке или на льдине»). Он составляет одну из важных точек на русском чертеже, в той части, где искомый рисунок плохо различим и только намекает на большее целое, различить которое возможно лишь при непротиворечивом сложении всех российских историй — «западной» и «южной», внешней и внутренней, сухопутной и морской.
22
22 Сцены из первых набросков «Войны и мира», где есть описания тогдашней турецкой территории (не Турции — Румынии; ближе к Царьграду автор не приближался), были Толстым забракованы. И заслуженно: в них нет ни внешнего вида, ни духа этих мест. Толстой ощущал всей душой только третий Рим, только Москву. Первый Рим, Европу, он видел хорошо, но не принимал душой, второй Рим не видел, не ощущал, не принимал.
23
23 Возможно, на той несостоявшейся оси развития нашей литературы, которая угадывается как продолжение «вектора» адмирала Шишкова, мог бы оказаться Достоевский. Не столько как художник (в этом смысле он находится в русле именно состоявшейся, классической традиции), скорее как отвлеченный теоретик, мыслитель, метафизический географ. В этом смысле он был постоянно устремлен сознанием «из Петрополя в Царьград». Политически он был шишковистом, творчески — «пушкинистом». Язык «Беседы» не состоялся, не развернулся в истории (и заслуженно); но что вышло бы, если б «Беседа» была более успешна в части слова или сам Достоевский родился поколением раньше? Впрочем, в таком случае мы вряд ли запомнили бы такого Достоевского.
24
24 Экспедиция 1803–1806 годов; целью ее было доставление первого русского посольства в Японию. Чтобы добраться от Петербурга до Киото, тогдашней столицы Японии, нашим дипломатам потребовалось обогнуть земной шар; кругосветка совершалась «попутно». Руководил посольством Николай Резанов, более известный сегодня как герой романтической русско-калифорнийской сказки (опера «Юнона и Авось», очередное литературное переложение российской истории).
25
25 В первую очередь это касается сочинений его двоюродного племянника, Льва Николаевича Толстого: «Война и мир», где Федор Толстой выступает прототипом Долохова, и «Два гусара», где он старший Турбин. Также можно вспомнить Пушкина, у которого Толстой «Американец» присутствует как скрытый антипод Сильвио в повести «Выстрел». У Пушкина на этого Толстого много намеков, в том числе в «Евгении Онегине», и намеков злых; мы к ним еще вернемся в очерке о самом Пушкине (см. эссе «Черчение по человеку»). Важно то, что сей субъект был объектом самого внимательного наблюдения и затем глубокого осмысления своей роли двумя гениями русской литературы. Они писали о нем, компонуя, вправляя его «минус Я» в свои произведения. В самом деле, Федор Толстой в свое время был очень заметен. Именно этими фокусами и был заметен.
26
26 Еще одна ссылка на Льва Толстого. Неудивительно, если он был первый из всех литературный
