– Атомная бомба? А кто такой ви? Назовите ваш фамилия.
АТОМНАЯ БОМБА!!! Повинуясь порыву такому же бессознательному, как схватиться за опору, падая, Кулешов вырвал штырь коммутатора, этим разъединил телефоны – и тут только сообразил, что вопреки инструкции, не засек номера абонента.
Первое движение было – обернуться. Тюкин строчил конспект и не видал ничего. Тюкин-то был друг, но ведь Кулешову вменялось контролировать Тюкина, значит и тому.
Дрожащими пальцами переключив на обратную перемотку, а в цепь посольства включив запасной магнитофон, Кулешов сперва подумал стереть запись и скрыть свою оплошность. Но тут же вспомнил, как начальник не раз говорил, что работа их поста дублируется автоматической записью еще в одном месте – и откинул вздорную мысль. Конечно дублируется, и за укрытие такого разговора – расстреляют!
Лента перемоталась. Он включил прослушивание. Преступник очень торопился, волновался. Откуда он мог говорить? Конечно, не из частной квартиры. Да вряд ли и с работы. В посольства всегда стараются из автоматов.
Раскрыв список автоматов, Кулешов торопливо выбрал телефон на входной лестнице метро «Сокольники».
– Генка! Генка! – хрипло позвал он, спуская брючину. – Аврал! Звони в оперативку! Может, еще захватят!..
3
– Новички!
– Новичков привезли!
– Откуда, товарищи?
– Приятели, откуда?
– А что это у вас на груди, на шапке – пятна какие-то?
– Тут наши номера были. Вот на спине еще, на колене. Когда из лагеря отправляли – спороли.
– То есть, как – номера?!
– Господа, позвольте, в каком веке мы живем? На людях – номера? Лев Григорьич, позвольте узнать, это что – прогрессивно?
– Валентуля, не генерируйте, идите ужинать.
– Да не могу я ужинать, если где-то люди ходят с номерами на лбу!
– Друзья! Дают «Беломор» по девять пачек за вторую половину декабря.
Имеете шанс! На цырлах!
– Беломор-'Ява' или Беломор-'Дукат'?
– Пополам.
– Вот стервы, «Дукатом» душат. Буду министру жаловаться, клянусь.
– А что за комбинезоны на вас? Почему вы все здесь как парашютисты?
– Форму ввели. Раньше шерстяные костюмы выдавали, пальто драповые, теперь зажимают, гады.
– Смотри, новички!
– Новичков привезли.
– Э! орлы! Что вы, живых зэков не видели? Весь коридор загородили!
– Ба! Кого я вижу! Доф-Донской!? Да где же вы были, Доф? Я вас в сорок пятом году по всей Вене, по всей Вене искал!
– А ободранные, а небритые! Из какого лагеря, друзья?
– Из разных. Из Речлага...
– ... из Дубровлага...
– Что-то я, девятый год сижу – таких не слышал.
– А это новые, Особлаги. Их учредили только с сорок восьмого.
– У самого входа в венский Пратер меня загребли и – в воронок.
– Подожди, Митек, давай новичков послушаем...
– Гулять, гулять! На свежий воздух! Новичков опросит Лев, не беспокойся.
– Вторая смена! На ужин!
– Озерлаг, Луглаг, Степлаг, Камышлаг...
– Можно подумать, в МВД сидит непризнанный поэт. На поэму не разгонится, на стихотворение не соберется, так дает поэтические названия лагерям.
– Ха-ха-ха! Смешно, господа, смешно! В каком веке мы живем?
– Ну, тихо, Валентуля!
– Простите, как вас зовут?
– Лев Григорьич.
– Вы сами тоже инженер?
– Нет, я филолог.
– Филолог? Здесь держат даже филологов?
– Вы спросите, кого здесь не держат? Здесь математики, физики, химики, инженеры-радисты, инженеры по телефонии, конструкторы, художники, переводчики, переплетчики, даже одного геолога по ошибке завезли.
– И что ж он делает?
– Ничего, в фотолаборатории пристроился. Даже архитектор есть. Да какой! – самого Сталина домашний архитектор. Все дачи ему строил. Теперь с нами сидит.
– Лев! Ты выдаешь себя за материалиста, а пичкаешь людей духовной пищей. Внимание, друзья! Когда вас поведут в столовую, – там на последнем столе у окна мы для вас составили тарелок десятка три. Рубайте от пуза, только не лопните!
– Большое вам спасибо, но зачем вы отрываете от себя?
– Ничего не стоит. Кто ж нынче ест селедку мезенского засола и пшенную кашу! Пошло.
– Как вы сказали? Пшенная каша – пошло? Да я пять лет пшенной каши не видел!
– Наверно, не пшенная, наверно магара?
– Да вы с ума сошли – магара! Попробовали б они нам магару! Мы б им...
– А как сейчас на пересылках кормят?
– На челябинской пересылке...
– На челябинской-новой или челябинской-старой?
– По вашему вопросу видно знатока. На новой...
– Что там, по-прежнему ватер-клозеты на этажах экономят, а зэки оправляются в параши и носят с третьего этажа?
– По-прежнему.
– Вы сказали – шарашка. Что значит – шарашка?
– А по сколько хлеба здесь дают?
– Кто еще не ужинал? Вторая смена!
– Хлеба белого по четыреста грамм, а черный – на столах.
– Простите, как – на столах ?
– Ну так, на столах, нарезан, хочешь – бери, хочешь – не бери.
– Простите, здесь что – Европа, что ли?
– Почему Европа? В Европе на столах белый, а не черный.
– Да, но за это маслице и за этот «Беломор» мы горбим по двенадцать и по четырнадцать часов в сутки.
– Гор-бите? Если за письменным столом сидите, то уже не горбите!
Горбит тот, кто киркой машет.
– Черт знает, на этой шарашке сидишь, как в болоте – от всей жизни отрываешься. Вы слышали, господа? – говорят, блатных прижали и даже на Красной Пресне уже не курочат.
– Масло сливочное профессорам по сорок грамм, инженерам по двадцать.
От каждого по способности, каждому по возможности.
– Так вы работали на Днепрострое?
– Да, я у Винтера работал. Я за этот Днепрогэс и сижу.
