коллеже не особенно пострадают от ухода Серьера.
Все так же ласково улыбаясь, Вио ответил, что он готов отнестись ко мне с полной симпатией и помочь мне своими советами. Но ключи не оказались столь снисходительными. Нужно было слышать, с каким бешенством они тряслись и звенели: «Если ты шевельнешься, Маленький Человек, горе тебе!»
— Господин Эйсет, — произнес директор, — вы можете итти. Вам придется переночевать в гостинице… Приходите сюда завтра в восемь часов утра… Теперь можете итти…
И он отпустил меня, сделав рукою полный достоинства жест.
Вио, улыбающийся и ласковый, проводил меня до дверей и, прощаясь со мною, сунул мне в руку маленькую тетрадь.
— Это устав заведения, — сказал он. — Читайте и знакомьтесь…
Затем он отворил мне дверь и тотчас захлопнул ее за мною, побрякивая ключами особенным образом.
Но эти люди не подумали о том, чтобы посветить мне… Несколько минут я блуждал по большим темным коридорам, стараясь ощупью найти дорогу. Кое-где слабый свет луны проникал через решетку высоко расположенного окна и давал мне возможность ориентироваться. Наконец, в одном из темных коридоров засветилась блестящая точка… Казалось, она приближалась ко мне… Я сделал несколько шагов… Свет увеличивался, приближался; скоро он сравнялся со мною, прошел мимо меня, стал удаляться, исчез совсем. Это было точно видение, но, несмотря на быстроту с которой оно пронеслось, мне удалось схватить малейшие его детали.
Представьте себе двух женщин — нет, две тени… Одна из них — старая, сгорбленная, в морщинах, в огромных очках, скрывавших половину ее лица; другая — молодая, стройная, хрупкая, как все привидения, но с глазами, какие не бывают у привидений — такими большими и такими черными… Старуха держала в руке медную лампочку, а Черные Глаза не держали ничего!.. Обе тени безмолвно проскользнули мимо меня, не замечая меня, но я долго еще стоял на том же месте после их исчезновения под двойственным впечатлением очарования и ужаса.
Я продолжал свой путь ощупью, но сердце мое сильно билось, и я все видел перед собою в темноте страшную волшебницу в очках, а рядом с нею большие черные глаза.
Но необходимо было отыскать убежище на ночь, и это было нелегко. К счастью, человек с белокурыми усами, которого я застал за трубкой в комнате привратника, предложил мне свои услуги, то- есть предложил свести меня в маленькую, приличную и недорогую гостиницу, обставленную с княжеским комфортом. Можно себе представить, с каким удовольствием я принял его предложение.
Этот человек с усами показался мне добрым малым; по дороге я узнал, что имя его Роже, что он — учитель танцев, верховой езды и гимнастики в сарландском коллеже, и что он долго служил в африканских егерях. Это последнее обстоятельство в особенности усилило мою симпатию к нему — дети вообще любят солдат.
Мы расстались у подъезда гостиницы, пожимая друг другу руки и обмениваясь обещаниями сделаться друзьями.
А теперь, читатель, мне остается сделать тебе еще одно признание.
Когда Маленький Человек очутился один в холодной комнате, перед кроватью глухого постоялого двора, вдали от всех тех, кого он любил, сердце его больно сжалось, и великий философ заплакал, как ребенок. Жизнь пугала его теперь; он чувствовал себя слабым и безоружным перед нею, и слезы его лились, лились неудержимо… Но сквозь слезы он увидел образы родных, увидел разоренный дом, рассеянную по всему свету семью… мать здесь, отец там… Нет более родного крова! Нет домашнего очага!.. И, забывая собственное горе и думая о несчастьях целой семьи, Маленький Человек принял великое, благородное решение: восстановить разоренный дом Эйсетов, собственными руками восстановить домашний очаг. Затем, успокоившись на этом решении, он осушил слезы, недостойные мужчины, «восстановителя очага», и, не теряя ни минуты, принялся за чтение устава заведения, данного ему Вио, чтобы познакомиться с предстоявшими ему обязанностями.
Этот устав, тщательно переписанный собственною рукою его автора — Вио, представлял настоящий трактат, разделенный на три части: 1) обязанности учителя по отношению к начальству; 2) обязанности учителя по отношению к товарищам; 3) обязанности учителя по отношению к ученикам.
Все случаи были в нем предусмотрены, от разбитого оконного стекла до поднятия одновременно обеих рук во время занятий; все подробности жизни учителя были упомянуты, от размера его жалования до полубутылки вина, которую он имел право требовать за обедом.
Устав заканчивался красноречивой тирадой о пользе самого устава, но, при всем почтении к труду господина Вио, Маленький Человек не дочитал его до конца и на самом красноречивом месте — заснул…
В ату ночь я плохо спал. Тысяча фантастических сновидений смущала мой сон… То мне слышалось бряцанье ключей господина Вио — «дзинь! дзинь! дзинь!», то старая волшебница в очках садилась у моего изголовья и будила меня, то Черные Глаза — о, какие они были черные! — появлялись у ног моей постели и со странным упорством смотрели на меня…
В восемь часов утра следующего дня я был уже в коллеже. Вио, стоя у дверей со своей связкой ключей в руке, наблюдал за прибытием учеников. Он встретил меня с самой приветливой улыбкой.
— Подождите меня в коридоре, — сказал он: — когда соберутся все ученики, я представлю вас вашим товарищам.
Я стал расхаживать взад и вперед по коридору, низко кланяясь профессорам, которые пробегали мимо меня. Только один из них ответил на мой поклон. Это был священник, профессор философии, «большой чудак», по отзыву Вио… Я тотчас полюбил этого чудака.
Наконец, раздался звон колокола. Классы наполнились… Четыре или пять молодых людей двадцати пяти или тридцати лет, плохо одетые и с самыми пошлыми лицами, летели навстречу нам; увидя Вио, они остановились, как вкопанные.
— Господа, — обратился к ним инспектор, указывая на меня, — представляю вам Даниеля Эйсета, вашего нового товарища.
Сказав это, он поклонился и ушел, не переставая улыбаться, склонив голову на плечо и побрякивая своими ужасными ключами.
Несколько минут оставшиеся молодые люди молча рассматривали меня.
Самый высокий и самый тучный из них заговорил первый. Это был Серьер, знаменитый Серьер, которого я должен был заместить.
— Чорт возьми! — воскликнул он игривым тоном, — вот уж, можно сказать, что учителя, как дни, следуют один за другим, но не походят друг на друга.
Это был намек на громадную разницу между нами в росте. Все расхохотались, и я смеялся больше всех. Но уверяю вас, что в ту минуту Маленький Человек охотно продал бы свою душу чорту за несколько дюймов роста.
— Впрочем, это не важно, — прибавил толстяк, протягивая мне руку. — Можно не подходить под одну мерку, и все-таки это не препятствует выпить вместе несколько бутылочек… Пойдемте, коллега… Я ставлю прощальный пунш в кафе Барбет, и вы обязательно должны участвовать в кутеже; мы познакомимся за стаканом.
Не дожидаясь моего ответа, он взял меня вод руку и увел с собою.
Кафе Барбет, куда новые мои товарищи увели меня, находилось на площади. Офицеры гарнизона были постоянными посетителями этого кафе, так что, при входе в него, прежде всего бросалось в глаза множество касок и портупей, развешанных на занавесных розетках.
В этот день отъезд Серьера и его прощальный пунш привлекли в кафе всех завсегдатаев его… Офицеры, которым Сервер представил меня, отнеслись ко мне очень благосклонно, хотя, признаюсь, появление Маленького Человека не произвело большого впечатления, и я скоро был забыт в том углу залы, где я робко приютился… Пока наполнялась бокалы, Серьер присел ко мне. Он был без сюртука и держал в зубах длинную глиняную трубку, на которой красовалось фарфоровыми буквами его имя. Все учителя коллежа, посещавшие кафе Барбет, имели подобные же трубки.
— Ну, коллега, — обратился ко мне толстый Серьер, — как видите, в нашей профессии бывают и хорошие минуты… Собственно, для дебюта вы удачно попали в Сарланд: во-первых, в кафе Барбет
