— Ну, у него есть важные дела, — произнес с усмешкой Взоркевич. — Удивительно, как он до сих пор выдержал и не уехал.
— Почему?
— Да потому, что ему до зарезу нужно подыскать себе службу.
— Это успеется… — мягко проронил Шина.
— Влюбленные женихи всегда торопятся, — вполголоса, как бы несколько стесняясь своих слов, изрек Взоркевич.
— Женихи? А разве Куба жених? Чей?
— Ну да… почти… — быстро произнес Улевич. — Панна Заброцкая дала согласие выйти за меня замуж, если я сумею устроиться.
— Ах, вот оно что… А я понятия об этом не имел, — процедил Шина сквозь зубы, бросив на Взоркевича насмешливо — пренебрежительный взгляд, и умолк.
Куба заметил этот взгляд и истолковал его как новое доказательство недовольства Шины. Разговор на эту тему оборвался и принял другой оборот. Весь вечер Шина был молчалив и рассеян. Он одинаково холодно поглядывал то на Кубу, то на Взоркевича, как бы выражая этим свое недружелюбие. Несколько раз он менялся в лице под влиянием каких?то переживаний или волнения. Взоркевич, поняв, о чем думает Валерий, затеял разговор о вещах посторонних. Так они просидели до позднего вечера. На следующее утро чуть свет Куба уехал.
В полях стояла легкая, прозрачная дымка, которая обычно тает к полудню. На открытых местах ранним утром тянуло холодом, от которого желтели травы и увядали последние листья. По обеим сторонам дороги из тумана выплывали уже вспаханные жнивья и черные картофельные поля, подернутые тонким ледком. Крупные капли воды, точно шарики ртути, лепились на нитях осенней паутины. Вдоль дороги тянулись местами ряды стройных березок с белой корой и оголенными ветвями, на которых еле держались последние жалкие пожелтевшие листочки; вдали на деревцах рябины ягоды краснели кое — где, как кораллы, а на ветвях щебетали стайки свиристелей с розоватыми зобами. Шум подъезжающей брички вспугивал птичек, и они с жалобным криком исчезали во мгле. Улевич каждый раз смотрел им вслед задумчивым взором, и в голове его теснились грустные мысли, похожие на размеренные поэтические строфы.
«Летите, — думал он, — розовые пташки, летите далеко, далеко, далеко… Под окном у нее растет чудесная рябина… Быть может, моя любимая, увидев вас, розовые пташки, догадается, что это я послал вас к ней… Пусть же ваш щебет прозвучит как голос моей любви к ней и моей тоски…»
Лошади бежали резво, легкая бричка быстро катилась по сухой дороге. От непрерывного движения, стука копыт и тряски Якуб все больше погружался в мысли, чуждые реальной действительности, уносился в воображении далеко, к образу милой. На козлах брички восседал степенный кучер. Это был рослый мужик с серьезным и красивым лицом. Он давно служил у Взоркевичей и пользовался уважением всей их родни. Он не раз возил Кубу из Вжецион в Радостов и сейчас живо напоминал ему пережитые там минуты. Галуны на его ливрее, шапка, цвет волос, голова, улыбка — все будило у Кубы сладкие воспоминания, от которых он не мог освободиться. Каждую минуту влюбленный, трезвея, убеждал себя, что он едет не к Терене и что из?за тумана не появится дом его возлюбленной.
— Что нового, Юзеф, слышно в Радостове? — спросил он, желая как?нибудь завязать разговор и незаметно повернуть его так, чтобы выудить хоть какую?нибудь весточку о Терене.
— В Радостове? Что же там могло случиться нового… — ответил кучер, повернувшись боком к Улевичу.
— Не случилось ли вам за это время бывать там? Может, возили туда хозяйку?
— Как же, два раза возил.
— Все ли там здоровы? Не знаете?
— Да ничего… слава богу.
— Пани Заброцкая здорова? — спросил Куба, стараясь издалека подойти к цели.
— Должно быть, здорова. Пани Заброцкую мне не пришлось видеть, а пана Зигмунта я как?то встретил на гумне.
Куба стеснялся выспрашивать кучера. Он ни за что не хотел обнажить перед этим мужиком свои сокровенные чувства и в то же время страстно желал узнать хоть что?нибудь о невесте или хотя бы услышать произнесенное вслух ее имя. Потому?то он задал вдруг кучеру довольно нелепый вопрос:
— А вы не слышали, Юзеф, панна Тереза не собирается замуж?
Кучер помолчал, потом уселся поплотнее и буркнул:
— Нет, не слышал.
Кубусь умолк, поняв, что ничего не добьется. Его стал пробирать холод. Он впал в какое?то тревожное состояние. Засунул руки в рукава, поднял воротник пальто, поджал ноги под сиденье и спрятал их поглубже в сено. После долгого молчания кучер снова повернулся к Кубе боком, кашлянул и сказал:
— Ведь не выйдет же панна Тереза замуж за этого Вузовского…
— За какого Вузовского? — спросил Куба.
— В Цепелювеке есть эконом, зовут его пан Вузовский. У него сын — у парня уже усы растут. Служит младшим писарем в канцелярии у войта. Так вот он все бегает к ней, только вряд ли господа отдадут ее за него, не может быть…
— То есть… как это… бегает к ней?
— А мне уж давно, с год уж, должно быть, сторож из Радостова рассказывал, что заметил как?то ночью человека, который пробирался межами к усадьбе. «Я, — говорил он мне, — решил, что это жулик, и пошел издалека следом за ним. Человек дошел до усадьбы, но не полез к конюшням, а перепрыгнул через забор прямо в сад». Ну, сторож тоже полез за ним в сад. Вузовский подошел к самому окну панны Терезы и постучал пальцем в стекло. Она будто бы сразу выскочила к нему через окно, и они чуть не всю ночь провели в кустах.
— И что же, этот писарь часто к ней приходил? — спросил Куба.
— Вавжинец говорил, что он все время бегает к ней. Сейчас, после жатвы, ему труднее, а когда стояли хлеба, он незаметно подкрадывался к самому саду. Теперь, чтобы подобраться к дому, ему приходится идти в обход по лугам и переходить через овраг.
— Так он и сейчас ходит к ней?
— А как же? В воскресенье сторож говорил нам, что на той неделе видел его два раза. Я ему советовал поймать его и отвести к пану, но он не хочет. С этим писарем не стоит связываться, а пан Заброцкий сам хорошо все понимает. Пускай, говорит, себе шляется, не мое это дело…
— Пускай себе шляется… — повторил Улевич.
— Не такая уж она порядочная, эта панна Терезка. К ней ходит этот писарь, да еще молодой кучер, тот, что возит пана Зигмунта, похвалялся, что спал с нею. А сам старый пан как?то накрыл ее вдвоем с садовником. Уж если попадется баба дрянь, так упаси боже…
Юзеф оглянулся и замолчал. Лицо Улевича было бледно, как гипсовая маска мертвеца. Он сидел по — прежнему прямо и внимательно слушал. Несмотря на то, что кучер уже давно молчал, в ушах Кубы все еще звенели его слова. В течение нескольких минут он трезво обдумыва, не говорит ли этот человек нарочно, по чьей?нибудь указке, не повторяет ли он, наконец, досужих сплетен. Но ему сразу вспомнилась вчерашняя усмешка Шины. Да и кучер говорил правду, Куба это сразу почувствовал, когда она, словно пуля, острой болью пронзила его сердце.
«Как же это могло не прийти мне в голову? — А ведь это правда, правда… правда… Я был тогда немного удивлен… а это вот почему… Да, вот оно в чем дело… Вот оно в чем дело…»
Внезапно он встал в бричке во весь рост, сжал оба кулака и со всего размаха ударил кучера по затылку.
От неожиданного удара Юзеф свалился с сиденья и чуть было не попал головой под колеса. К счастью, ему удалось удержаться за валек и спастись от беды. Улевич яростно стал колотить его кулаками по спине, по шее и по голове. Он уперся коленями в переднее сиденье, схватил Юзефа за горло и впился ему ногтями в шею. Юзеф, однако, сохранил равновесие, дернулся раз, другой и вырвался из рук Кубы; но тут оба они вылетели из брички и упали на землю. Перепуганные лошади бросились в сторону и опрокинули бричку на груду камней.
