кассира либо просто «Репы» висели на гвоздях два старых сюртука с засалившимися воротниками, обращенные к зрителю фантастично разорванной подкладкой. У изголовья стоял маленький столик, на нем лежала какая?то книга. Я протянул руку: это был старый, разорванный и заклеенный, перепачканный и помятый — словно его собаки трепали — томик стихотворений Адама Мицкевича.
Через минуту я заснул богатырским сном, несмотря на удушливые запахи, тарахтенье, скрип ворота и топот по лестнице чьих?то титанических ног.
Сколько я спал — не знаю. Меня разбудило громкое хлопанье дверью.
В комнатушке было опять темно, совсем темно. По- видимому, я проспал весь день, до самого вечера. Аптекарь громко топал ногами, зажигая маленькую лампочку, и что?то зловеще бормотал. Затем он опустился на колени возле своей кровати и стал читать молитву, набожно вглядываясь в свои сюртуки, громко и отчет — ливо произнося слово за словом. Окончив молитву, он стал бить себя кулаком в грудь и щемяще печально, уже почти шепотом повторять:
— Боже, будь милостив ко мне, грешному, боже, будь милостив…
Стремясь избежать разговора с чудаком, я зажмурил глаза, делая вид, что сплю. Тем временем он встал с колен и начал расхаживать по свободному от мебели двухаршинному пространству.
— Ну — ну, не прикидывайтесь, будто спите! Я ведь отлично вижу, что не спите! За целый день можно было выспаться! Ночь уж, десять часов… Панна Ядвига за обедом справлялась о вашем здоровье…
— Панна Ядвига?
— То?то! Та самая, у которой тридцать тысяч приданого, — запищал он фальцетом.
Он прошелся снова по комнате, стал надо мной, наклонил набок голову, скрестил на груди руки и спросил:
— Соблаговолите, сударь, поставить меня в известность, кто… собственно, кого я имею честь у себя принимать?
— Я… я новеллист.
— Не слыхал. Что это за профессия? Инженер какой?нибудь новомодный?
— Нет, литератор.
— Ли — те — ра — тор? — проскандировал он и уселся от удивления на кровать. — Тут, в Рымках, литераторов еще не видывали. Во имя отца… милостивый государь, вы, поди, в газетах разбираетесь… вы должны знать, на какой номер выпал главный выигрыш последней варшавской лотереи?
— Не знаю; я…
— Видите ли, дорогой мой, ведь я уже десять лет участвую во всех лотереях.
— И выигрывали?
— Ни разу, ни гроша! Никогда! Зато уж, если выиграю, то сразу двести тысяч! Хе — хе…
— Вы давно уже живете в Рымках?
— Десять лет. Но посудите сами, что за фатальность! Вот, глядите, сколько тут невыигравших биле — тсв… — Говоря это, он выдвинул ящик столика и с внезапным оживлением стал показывать мне пачки лотерейных билетов разной формы и цветов, перевязанные шпагатом.
— Вот наша, варшавская, вот брауншвейгская, вот саксонская, венгерская — и ничего, голову на отсечение, ничего!
— Очевидно, вы стремитесь раздобыть солидный капитал, чтобы…
— Чтобы купить фрачишко, узкие невыразимые и скакать по салонам? — застрекотал он со злостью. — У вас у всех теперь одно на уме: солидный капитал… Пить, есть, веселиться — ваш девиз!.. Люди исчезли, испарились, как камфора, все оподлилось. Стоило для такого сброда… чтоб вас… Я ведь вижу, смотрю, наблюдаю, щупаю: а ну как встречу стоющего человека? Никого! Все одинаковы! Этакая молодежь — и шляхта, и не шляхта… Джентльмены в модных фраках…
— Однако в чем, собственно, дело?
— Вы даже не догадываетесь, в чем дело, милый мой? Ни в чем… Ни в чем, пся крев!
Он метнул на меня испепеляющий взгляд, быстро разделся, бросился на свою кровать и повернулся ко мне той частью тела, название которой ни в коем случае не может быть упомянуто в рассказе, предназначенном для печати. Я решил обидеться на этого наглеца; он сопел… я засопел тоже. На столе немилосердно коптила едва тлевшая лампочка, движение в винокурне прекратилось, все стихло.
Аптекарь вскоре захрапел; я заснуть не мог.
Около полуночи я услыхал в коридорчике чьи?то шаги и покашливанье. Кто?то шарил по двери в поисках ручки, наконец, нашел ее и, раскрыв дверь, остановился на пороге.
Это был крестьянский парень лет восемнадцати, в овчинном тулупе. С минуту он осматривался, сняв шапку и отбросив пятерней волосы со лба; потом ударил шапкой оземь, неведомо кому отдавая поклон, и сказал:
— Слава Иисусу… Дохтур дома.
«Репа» тотчас же проснулся.
— Ну? — спросил он, усевшись на своем ложе.
— Я из Мыслова, вельможный…
— А что там?
— От Яцека Зелинского.
— Не лучше ему?
— Нет.
— Колики схватили?
— Схватили.
— Не говорит?
— Хрыпит, и все тут.
— Разве в городе нет доктора? Вечно вам до меня нужда! Лошади у тебя есть?
— Нету у нас коней?то, вельможный пан…
— Поди, болван, вниз, на конюшню, да скажи Валеку, пускай запряжет чалую в санки. По льду проскочим?
— Знамо дело!
Парнишка исчез в мгновенье ока. «Репа» поспешно оделся, нахлобучил шапку и, приготовив какие?то порошки, вышел.
Вернулся он только под утро, когда в винокурне снова начались движение и суматоха.
Он вошел в комнату запорошенный снегом, промокший…
— Мужик здоровенный, что бык… Вообразите, сударь… казалось бы, не глупый… При мне скончался, — говорил он с тоскою. — Приезжаю… Воспаление легких в последней стадии. Баб штук восемь вокруг… совещаются. В избе живут две семьи, детей с десяток, духота, грязь… Коморник [4] он, сударь, понимаете… нищета. Упал в воду, рыбу ловил в сочельник, промок до нитки, да так и работал до вечера. Осматриваю его, а сам засовываю руку под подушку: так и есть, бутылка сивухи, самое верное лекарство! Ну, и как тут быть? Что станешь делать? Темнота, боже мой, темнота!..
Он начал ходить по комнате, похрустывая пальцами. Внезапно он остановился.
— Вас, сударь, наверное удивляет такой доктор, — живет, дескать, в винокурне и водку продает «из подвала»?
— Меня нисколько не удивляет доктор, который что?либо продает.
— Я не шарлатан. Я был, милостивый государь, на третьем курсе нашей еще Медицинской академии почти кончал… Как вдруг… тут… одно к одному… Вот и пришлось мне прогуляться [5]. Пятнадцать лет… немало времени… Потом я учился у одного врача в Иркутске, особо налегал на химию и… вот… практиковался на разной бедноте… Долгая наука… печальная наука… Ох…
Я уселся на своем тюфяке, старик присел на сломанную кровать и, скручивая толстые папиросы, стал рассказывать долгую, жуткую, мучительную, бросавшую в дрожь историю тех пятнадцати лет…
Он кончил только тогда, когда нас позвали к чаю в усадьбу.
Панна Ядвига находилась под влиянием Репковского, что было даже слишком очевидно; в какой?то
