вздрогнул.
— Но, дражайшие соратники, — попытался было он возразить. — Средь нас есть и другие, много более достойнейшие…
Больше ничего сказать Дефо не удалось: он был прерван множеством протестующих возгласов со всех концов стола.
— Валяй, Дэнни, приступай к делу! — присоединился к ним Смоллетт. — Ты, я и декан встанем за штурвал на три коротеньких галса, как раз чтоб вывести кораблик из гавани, а уж затем он сможет направиться, куда угодно капитанам!
Не найдя возражений, Дефо откашлялся и, пуская между фразами клубы дыма из трубки, начал так:
— Мой отец, по имени Киприан Овербек, был зажиточным йоменом из Чешира. Женившись около 1617 года, он принял фамилию своей жены, которая была из рода Уэллсов; таким образом я, их старший сын, был назван Киприаном Овербеком Уэллсом. Ферма моего отца была очень плодородна, в его владении находились лучшие пастбища в тех краях, так что отец мой смог накопить немалые сбережения. Все их, в количестве тысячи крон, он употребил на поставку в Индию товаров — и повел торговые дела со столь удивительным успехом, что менее чем через три года эта сумма увеличилась вчетверо. Поощренный явной удачей, он купил право на долю собственности в торговом судне и, вновь нагрузив его товарами, на которые был наибольший спрос (то есть старыми мушкетами, абордажными саблями и топорами, прибавив, кроме того, подзорные трубы, иголки и прочую полезную мелочь), определил туда и меня — в качестве суперкарго, который должен охранять его интересы.
Ветер благоприятствовал нам до Зеленого Мыса, а оттуда, войдя в полосу северо-западных пассатов, мы успешно продвигались вперед вдоль африканских берегов. Далее тоже обошлось без приключений, за вычетом мимолетной встречи с берберийскими пиратами, которая поистине привела наших матросов в уныние, так как они тотчас уверились, что им не миновать рабства, но удача нас не оставила, и, наконец, мы оказались на расстоянии ста миль от мыса Доброй Надежды, где ветер вдруг задул с юга и с чрезвычайной силой, между тем как волны достигли такой высоты, что конец грот-реи временами погружался в воду, и я услышал слова капитана, что он никогда не видел ничего подобного, хотя и бороздит моря без года три дюжины лет, стало быть, по его мнению, мало надежды, что мы выдержим бурю. Уфф… Услышав сие, я принялся усердно заламывать руки и оплакивать свою горькую участь, а в это время мачта с треском переломилась и упала за борт, и я, думая, что корабль наскочил на риф, в ужасе лишился чувств, и упал в шпигат[9], и застрял там, и лежал как мертвый, что и послужило моему спасению, как это будет прояснено несколькими строками ниже. Что же касается матросов, то, отказавшись от всякой надежды спасти корабль и ожидая ежеминутно, что он пойдет ко дну, они покинули его на баркасе, но боюсь, что из-за этого они и подверглись той печальной участи, коей надеялись избежать, так как с тех пор я никогда ничего о них не слышал. Возвращаясь же к жизнеописанию своей собственной персоны, скажу: очнувшись от своего обморока, я увидел, что, благодаря милости Провидения, море успокоилось, но на судне остался я один. Сие открытие поразило меня таким ужасом, что я вновь надолго вернулся к заламыванию рук и оплакиванию своей злосчастной участи, и делал это до тех пор, пока не успокоился и не сравнил свою судьбу с судьбою моих несчастных товарищей, после чего незамедлительно повеселел и, спустившись в капитанскую каюту, устроил себе роскошный обед из тех лакомств, которые хранились в шкафчике капитана, а потому прежде были мне недоступны. Точка.
Дойдя до этого места, Дефо заметил, что, по его мнению, он дал повести прекрасное начало и теперь вправе препоручить ее продолжение декану Свифту. Свифт, правда, попытался было заупрямиться, утверждая, что сейчас он чувствует себя настолько же не в своей стихии, как юный Киприан Овербек, — но все-таки продолжил:
— В течение двух дней корабль беспомощно дрейфовал по морю, а я одновременно пребывал в превеликом опасении, что возобновится шторм, и во все глаза смотрел по сторонам, надеясь увидеть своих недавних спутников. На третий день к вечеру я, к крайнему моему удивлению, заметил, что корабль подхватило очень сильное течение, стремительно влекущее его на норд-ост то носом, то кормою вперед, а иногда даже боком, подобно крабу, со скоростью, которую я определил в пределах от двенадцати до пятнадцати узлов в час, не меньше. Это продолжалось несколько недель, пока однажды утром, к своей невыразимой радости, я не увидел по правому борту остров. Течение, однако же, несло меня мимо, причем кормой вперед, и не видать бы мне острова, если бы я не изловчился поставить бом-кливер так, чтобы повернуть нос корабля к земле. Сделав это, я уже безо всякого труда установил шпринтов, лисель и фок, взял на гитовы фалы со стороны левого борта и повел судно курсом право руля, ибо ветер дул норд-ост- ост-ост. Помочь мне во всем этом было некому, так что пришлось обойтись без помощи.
При описании этого морского маневра я заметил, что Смоллетт, не таясь, широко усмехнулся[10], а сидевший несколько поодаль джентльмен в офицерском мундире военно-морского флота — если не ошибаюсь, капитан Марриет[11], — проявил чувства, близкие к панике. Не обращая на них внимания, Свифт продолжал:
— Так я выбрался из течения и сумел подойти к берегу на расстояние в четверть мили. Несомненно, я мог бы еще больше сократить расстояние, заложив другой галс, — но, будучи исключительно превосходным пловцом, решил, что скорее доберусь к берегу вплавь, ибо судно почти наполовину погрузилось в воду. Сперва мне оставалось лишь предаваться догадкам, обитаем этот открытый мною остров или нет; но, приблизившись к нему, я был поднят большой волной и с гребня ее увидел на берегу множество фигур, которые, по-видимому, наблюдали за моим судном, а теперь уже и за мной. Моя радость, однако же, значительно уменьшилась, когда, подплывая к берегу, я увидел, что эти фигуры оказались вовсе не человеческими. Передо мною было большое стадо различных животных, которые ранее стояли группами сообразно своим видам, сортам и породам, но теперь поспешили к воде, мне навстречу. Едва я поставил ногу на песок, как был окружен нетерпеливой толпой оленей, собак, кабанов, буйволов и других животных, причем ни одно из этих четвероногих созданий не выказывало ни малейшего страха по отношению ко мне или к своим соседям. Напротив, все они были охвачены общим чувством живейшего любопытства, которое, похоже, в некоторой степени умерялось чувством отвращения.
— Последнее приключение Гулливера, — шепнул Лоренс Стерн своему соседу. — Называется «Путешествие в страну холодных закусок в качестве основного блюда».
— Что вы сказали, сэр? — очень сурово вопросил декан, от которого, по-видимому, не укрылось это замечание.
— Мои слова были обращены не к вам, сэр, — ответил Стерн, взглянув на Свифта не без робости.
— От этого они не стали менее дерзкими, — возвысил голос декан. — Не сомневаюсь, твое преподобие: дай тебе волю, ты охотно сделал бы из этой повести очередное «Сентиментальное путешествие» и проливал бы горькие слезы над тушей каждого дохлого осла, что валяется на пути главного героя! Хотя, по чести, я забыл: право же, не стоит порицать тебя за то, что ты оплакиваешь свою родню!
— Это все же лучше, чем поступаете вы, сэр, вываляв героя в нечистотах йеху и позабыв его отмыть! — запальчиво возразил Стерн, и, конечно, не миновать бы рукоприкладства, но тут вмешались остальные и развели участников ссоры.
В результате декан, пылая гневом, отказался продолжать повествование, но Стерн тоже самоустранился, с презрительной улыбкой заметив, что не желает насаживать хороший клинок на дурную рукоятку. После этих слов ссора чуть не разгорелась снова, однако, к счастью, быстро вмешался Смоллетт, продолжив рассказ в третьем лице вместо первого:
— Наш герой, будучи сильно встревожен этим странным приемом, недолго думая, опять бросился в море и вернулся на свое судно, свято убежденный: худшее, что могло ему угрожать со стороны стихий — безделица в сравнении с опасностью сего таинственного острова. Как станет ясно уже на этой странице, он принял верное решение, ибо еще до наступления ночи нашего Киприана подобрал британский военный корабль «Молния», что возвращался из Вест-Индии, где «Молния» входила в состав флота, бывшего под командованием адмирала Бенбоу. Молодой Уэллс, малый статный, речистый и смелый, сразу же был принят в команду, получив место офицерского ординарца, в качестве какового он приобрел большую популярность благодаря непринужденной манере держаться и мастерству устраивать презабавные проделки, коими он славился всю жизнь.
