Меж старых морских волков, составлявших команду «Молнии», наиколоритнейшей фигурой являлся мистер Джедедия Якорьлапп, старшина абордажной команды. Наружность его оказалась до того примечательна, что немедленно привлекла внимание нашего героя. Этот Якорьлапп был просоленный на всех морских ветрах громила лет пятидесяти от роду, загоревший, как негр, и столь могучего роста, что, когда он шел по пространству между палубами, ему приходилось сгибаться почти вдвое. Однако же куда поразительнее была другая особенность, на всей «Молнии» присущая только Джедедии Якорьлаппу: еще в бытность его подростком какой-то недобрый шутник взялся сделать ему татуировку на физиономии — и в результате украсил всю ее дополнительными глазами, причем изображены они были с таким удивительным искусством, что даже на близком расстоянии не сразу удавалось отыскать настоящие глаза между столькими поддельными. Вот на этом в высшей степени бросающемся в глаза типе наш Киприан и решил испробовать свои способности к розыгрышам, тем более что вскоре прослышал: грозный абордажных дел мастер, во-первых, крайне суеверен, а во-вторых, женат, причем его супруга, проживающая в Портсмуте, обладает достаточно крутым нравом, дабы держать своего благоверного в состоянии смертельного ужаса. Итак, Киприан первым делом раздобыл одну из овец, которых держали на корабле для офицерского стола, и, влив ей в пасть кружку рома, привел ее в состояние крайнего опьянения. Затем он перенес несчастное животное в закуток, где располагалась койка Якорьлаппа, и с помощью нескольких молодых сорвиголов, разделявших его пристрастье к опасным шуткам, облачил овцу в высокий ночной колпак и рубаху, да к тому же покрыл ее одеялом.
Когда старшина возвращался с вахты, наш герой поджидал его возле входа в каюту, изобразив на лице крайнее волнение.
— Мистер Якорьлапп, — сказал он. — Возможно ли это? Я хочу сказать — что ваша жена находится сейчас на корабле?
— Жена?! — взревел изумленный моряк. — Ты, швабра бледнолицая, что ты такое несешь?
— Если ее здесь нет во плоти, стало быть, это ее дух, — заявил Киприан, мрачно покачивая головой.
— Дух? Здесь?! Как, черт возьми, ее плоть или дух может попасть на корабль?! Ну, малый, у тебя, похоже, паруса вовсе снесло и грот-мачту завалило! Моя Полли, чтоб ты знал, носом и кормой пришвартована в Портсмуте, стало быть, до нее сейчас побольше двух тысяч миль!
— Слово даю на отсечение, — сказал наш герой с пресерьезнейшим видом. — Не более чем пять минут назад я видел, как из вашей каюты выглядывала женщина.
— Так точно, мистер Якорьлапп, — подтвердили его слова остальные заговорщики. — Мы все ее видели! Здоровенная такая шхуна крепкой постройки, и носовой иллюминатор по правому борту задраен наглухо!
— Оно и вправду, — признал Якорьлапп, уверенность которого была поколеблена согласным хором свидетельских показаний, — у моей Полли правый иллюминатор вышиблен вдребезги: работа долговязой Сью Уильямс из Гарда. Но ежели она здесь, так я должен ее видеть, будь там она хоть дух, хоть живое мясо и кости.
Сказавши это, достойный мореход неверными шагами двинулся к каюте: в большом смущении и дрожа всем телом, зато выставив перед собой горящий фонарь. Случилось, однако же, что несчастная овца, которая ранее спокойно спала во хмелю, именно в этот миг пробудилась. Увидя себя в таком необычном положении, она выскочила из койки и, отчаянно блея, напролом бросилась к двери. При этом передвигалась она скорее кругами, подобно бригу, попавшему в торнадо: отчасти из-за опьянения, а отчасти потому, что путалась в длинной рубахе. Когда Якорьлапп увидел это загадочное явление, стремительно несущееся на него, он вскрикнул и упал навзничь, полностью убежденный: перед ним гостья с того света — тем более что шутники поспешили увеличить эффект, разразившись замогильными стонами и воплями.
Шутка чуть не зашла слишком далеко, так как старшина абордажной команды долгое время лежал замертво, и привести его в чувство удалось только с величайшим трудом. Вплоть до конца плавания он клялся и божился, что воочию наблюдал мистрисс Якорьлапп, хотя она, по всем признакам, и должна была находиться далеко от него: то ли в Портсмуте, то ли вообще за пределами этого мира. По его словам, он был слишком сильно напуган, чтобы как следует вглядеться в черты ее лица, но увиденное не противоречило узнаванию. А даже оставайся хоть тень сомнений — ее развеял бы крепчайший аромат рома, который был характерной приметой его прекрасной половины.
Случилось так, что вскоре после этого был день тезоименитства короля: событие вообще-то праздничное, но на «Молнии» оно было ознаменовано смертью капитана, имевшей место при крайне необыкновенном стечении обстоятельств. Этот, с позволения сказать, морской офицер, доподлинный светский хлыщ и сухопутная крыса, едва ли был способен отличить корабельный киль от корабельного флага. Никогда бы ему не пробиться в капитаны, однако парламент вдруг решил, что капитанами британского флота следует назначать именно таких людей. Недостаток знаний этот «моряк» восполнял тиранией и жестокостью, быстро вызвавшей всеобщую ненависть, да такую, что, когда все шестьсот без малого человек команды вступили в заговор с целью подстроить капитану за его злодеяния смертельную каверзу — у него не нашлось ни единого доброжелателя, который предупредил бы о грозящей опасности. Как известно, на кораблях, принадлежащих к флоту его величества, заведен достославный обычай: в день рождения его величества вся команда выстраивается на палубе и по сигналу дает залп из мушкетов, салютуя его величеству. В данном же случае была достигнута вот какая секретная договоренность: каждый припасет для своего мушкета боевой заряд, вместо заготовленного для таких случаев холостого. И когда по сигналу боцманской дудки все, как надлежит, собрались на палубе и выстроились в шеренгу — капитан, встав перед матросами, дал им краткое и прочувствованное наставление: «Итак, обезьяны, собачьи дети, смотрите все на меня — и, когда я отдам команду, чтоб каждая тварь из вас спустила курок своего ружья! Но, гром и молния, дьявол меня раздери, если хоть одна макака выстрелит секундой раньше или секундой позже — я упомянутую макаку велю вздернуть на рее!! Трах-тарарах, всех вас растак и разэтак!!!». Произнеся эти слова, капитан прескверно выругался и зычно крикнул: «Пли!!!!», после чего все дружно навели на него мушкеты и дали залп, и при этом ни один не промахнулся, а эффект одновременного попадания почти шестисот пуль на столь малой дистанции оказался более чем впечатляющим, ибо от капитана остались лишь те части тела, куда никто не целился: ноги и нижняя часть туловища. Но так много людей оказалось замешано в этом деле и столь безнадежна была мысль предъявить конкретное обвинение хоть кому-нибудь из них, что офицеры отказались от подобных попыток — причем с большим, пусть и тайным, удовольствием, поскольку высокомерность и бессердечие покойного сделали его ненавистным не только среди простых матросов.
Итак, благодаря участию в подобных шутках и природному очарованию своих манер наш герой снискал настолько доброе расположение моряков, что по прибытии в Англию они лишь с бесконечным сожалением согласились его отпустить. Сыновний долг, однако же, побуждал его вернуться домой, чтобы рассказать отцу о печальном исходе своего путешествия в качестве суперкарго. Так что Киприан выехал на почтовом дилижансе из Портсмута в Лондон, намереваясь оттуда проследовать в Шропшир. Случилось, однако, что в Чичестере одна из лошадей (левая задняя) повредила себе одну из ног (правую переднюю), а дело уже было под вечер и на почтовой станции не оказалось сменной лошади. В результате Киприан был вынужден воспользоваться гостеприимством, которое предоставлял проезжим трактир «Бык и корона». Что?! Боже правый, черт возьми, опять трактир!
Последнюю фразу Смоллетт произнес со смехом, явно не собираясь вставлять ее в книгу. И тут же, не переставая смеяться, пояснил:
— Уж так я устроен, соратники: никогда не мог проехать мимо хорошего трактира, не завернув в него вместе со своими героями и не оставшись там довольно-таки надолго. С вашего позволения, я и сейчас воспользуюсь случаем. А ежели кто хочет вести нашего Киприана по пути его дальнейших приключений — вот вам подходящий случай. Сэр Вальтер, дорогой, Северный Чародей вы наш! Не ваш ли черед теперь наступил?
Смоллетт откинулся на спинку кресла, извлек трубку, набил ее табаком (для чего ему пришлось запустить руку в табакерку Дефо) и, закурив, стал терпеливо ждать продолжения.
— Что ж, долг превыше всего, — кивнул прославленный шотландец и потянулся к той же табакерке. — Только уж не сетуйте: я перенесу мистера Уэллса на несколько веков назад, ибо милее всего дышать мне
