— Убери, и пальто!
— Есть, вашескобродие!
— Да смотри не растянись опять, как пьяная баба… А еще матрос! — насмешливо повторил капитан.
— Всякий может баланец потерять на такой качке, вашескобродие! — не без досады промолвил Рябка, задетый за живое насмешкой капитана.
— Всякий?! Сучий ты подкидыш, вот кто!..
— Меня никто не подкидывал, вашескобродие! — осторожно возразил Рябка и, выделывая ногами мыслете, благополучно дошел до дверей и, поставив в буфетной стакан, вернулся, чтобы подать своему капитану пальто.
Это нелегкое дело было исполнено довольно удачно, и Рябка не без некоторого удовлетворения проговорил, подавая шарф:
— Зябко, вашескобродие.
Умело ступая своими цепкими морскими ногами, капитан подошел к барометру и, взглянув на него, вышел из каюты.
А Рябка направился в буфетную выпить стакан «медведя». Он одобрял этот напиток не менее, чем капитан, и находил его пользительным.
Выпивши стакан и благоразумно поборовши соблазн выпить другой, он улегся в своей крошечной каютке напротив буфетной и моментально захрапел.
II
Наверху действительно было зябко.
Резкий ледяной ветер, свидетельствующий о близости Ледовитого океана, то гудел, то стонал в рангоуте и снастях, надувая марселя в четыре рифа и зарифленный фок, под которыми «Чайка» неслась, раскачиваясь и вздрагивая, узлов по двенадцати, убегая в бакштаг от попутной волны.
Небо черно от нависших туч. Вокруг мрак и непрерывный гул бушующего моря.
Изредка лишь из-за мчавшихся клочковатых облаков вдруг выглядывала полная луна, освещая своим таинственным серебристым светом холмистое море, несущийся клипер с его мачтами, парусами и палубой и рассыпающиеся у носа алмазные брызги верхушек волн, вкатывающихся на бак, чтобы вылиться в море через шпигаты. И снова мрак ледяной осенней ночи в Охотском море, куда клипер попал из Сан-Франциско, посланный начальником эскадры для крейсерства.
Когда капитан поднялся на мостик, его сразу охватило леденящим холодом после тепла каюты.
Расставив широко ноги и держась за поручни, капитан стал всматриваться.
Луна в эту минуту выплыла из-за облака.
Капитан воспользовался ее появлением на несколько секунд и взглянул на паруса, на небо, на море.
Взглянул — и на его лице не отразилось беспокойства. Ветер не крепчал.
— Как ход, Александр Васильич?
Лейтенант Адрианов, молодой человек с пригожим, совсем закрасневшим от холода лицом, ответил:
— Десять с половиной узлов, Павел Львович!
— А у вас на руле зевают!.. Эй, Кошкин! — крикнул капитан, перегнувшись через поручни мостика.
— Есть! — отвечал чей-то голос внизу.
— Я тебе покажу, как на руле зевать! А еще старший рулевой…
И, по обыкновению, капитан уснастил свой окрик.
— А к девяти часам и берег должен открыться. Не так ли, Евграф Иваныч? — обратился капитан к маленькой фигурке, одетой в затасканное пальто на беличьем меху, в валенках, с нахлобученной на лоб фуражкой и с шерстяным шарфом, обмотанным вокруг шеи и захватывающим нижнюю часть морщинистого, сухонького лица.
— Должен бы открыться, Павел Львович!.. Но только сами знаете… Наблюдений сегодня не было… Точно не определились. А течение… черт его знает… в Охотском море! — проговорил несколько ворчливым томом Евграф Иванович, старший штурман на «Чайке».
— Но, во всяком случае, не может быть большой ошибки, Евграф Иваныч, а?.. И берег еще далеко.
— А лучше бы, мне кажется, привести к ветру, да и покачиваться в бейдевинд, вместо того чтобы дуть по десяти с половиною узлов. Береженого и бог бережет, Павел Львович.
— Ну и трусу праздновать нечего, Евграф Иваныч. Не может же нас подать течением на семьдесят миль за день.
— Я, Павел Львович, трусу не праздную. Не привык-с, как вам известно.
— Да вы не обижайтесь, Евграф Иваныч. Слава богу, знаем друг друга. Немало с вами плавали. А только жаль даром время терять.
— Если бы еще ночь была светлая, что-нибудь видно было… А то…
Облака закрыли недолгую гостью — луну. Внезапно наступившая тьма словно бы докончила слова Евграфа Ивановича.
И под впечатлением этой тьмы, окутавшей со всех сторон быстро несущуюся вперед «Чайку», тревожное настроение, какое бывает от ожидания чего-то неизвестного, жуткого и страшного, невольно охватило и капитана.
Он, казалось, теперь и сам сомневался, как и Евграф Иванович, и в его голове пролетела мысль о возможности налететь на берег. И от этой мысли у него замерло сердце.
— Да… ночь, чтоб ей!.. — сердито проговорил капитан.
— То-то и есть… преподлейшая ночь! — повторил и старый штурман.
И, понимая отлично душевное состояние капитана, прибавил:
— А до света еще далеко. В восемь часов, не раньше, станет светло!
— Да не каркайте, Евграф Иваныч.
— Наше штурманское дело уж такое, Павел Львович, — каркать! — засмеялся Евграф Иваныч.
— Ну ладно… Будь по-вашему. Еще час пробежим, а потом приведем к ветру. Будем ночь на месте валандаться из-за вашего карканья, Евграф Иваныч!.. Ну, а часок я сосну… А вы, Евграф Иваныч, зайдите погреться ко мне. У Рябки «медведь» должен быть! Стакашку глотните. Ишь ведь холод!
Капитан пустил приветствие холоду и отдал вахтенному лейтенанту приказание разбудить себя через час.
— В бейдевинд приведем через час.
— Есть!
— Это Евграф Иваныч накаркал! — сердито проговорил капитан. — Пошли, — прибавил он, спускаясь с мостика.
III
Они спустились вниз. Перед входом в каюту капитан заглянул в каютку вестового и крикнул:
— Рябка!
Тот вскочил на ноги и протирал сонные еще, бессмысленные глаза.
— Очнулся?
— Точно так, вашескобродие!
— По «медведю» нам. Остался?
— Никак нет. Самая ежели малость нестоящая, вашескобродие!
— Ой, Рябка! Зубы у тебя, видно, все целы, скотина! Зачем мало сварил кофе? Чтобы сию минуту был «медведь»!
— В один секунд! — проговорил вестовой и нырнул в буфетную.
— Присаживайтесь-ка, Евграф Иваныч. Он живо приготовит. Смышленая бестия!
Но Евграф Иванович прежде посмотрел на барометр.
— Поднимается! — баском протянул он и присел на стул около стола.
— И норд-вест, кажется, полегче стал. Штормягой не пахнет!
— И без того он вроде шторма.
— А главное — ледяной ветер…
