Ладья с шорохом всползла на песок.
— Пир вам с духом свиным, — сказал Выливаха.
Он бы придумал и еще что-нибудь, но все были в колодках, и сделать было нечего… Лемуры появились снова, и это были другие лемуры, совсем без глаз, с гладкой кожей на их месте.
Узников сковали попарно — рука Выливахи была на руке девушки — и вывели на берег. Стража делала это ловко, даже на ощупь — они приспособились к темноте.
Впервые в жизни Выливаха не воспользовался такой выгодной ситуацией, не сжал девичьей руки. Они приближались к лемурам, звеня кандалами.
— Мне страшно, — сказала она. — У них такие скользкие руки.
Лемур-канцлер протянул лапу, чтобы ощупать две очередные головы и записать их в реестр. И вдруг Выливаха гаркнул на него.
— Куда лапы тянешь, жабья икра?! Ты что, не видишь? Здесь барышня.
И ляпнул свободной рукой по лапе канцлера.
— За горячий камень хватайся, а не за наших девчат. Не про тебя!
— Почему? — пожал плечами канцлер. — Именно для нас. Все вы тут для нас, а потом для забвенья… А ну, стража.
Лемуры на ощупь пошли к Выливахе.
— Поставьте его на колени, — спокойно сказал канцлер.
Слепцы приближались, шаря руками в воздухе. Девушка в ужасе прижалась к Гервасию. Узники ладьи тоже жались к нему, чтобы быть вместе. А он с отчаянием смотрел на неумолимое кольцо, которое все сжималось и сжималось.
И вдруг он вспомнил, как не выносит даже самой малой жары вечно холодная чешуя рыб. А вспомнив, сорвал с груди яркую, как горячий уголек, шипшину и начал водить ею вокруг себя. Лемуры приближались.
Но вот заколебался один… другой… третий. Четвертый вдруг сделал шаг назад… Начали отступать и другие. И тогда Выливаха захохотал.
— Что, хватили, как сом горячей каши?! Куда идти, хамье?
И сам двинулся во главе колонны через вражий строй…
…Их привели в помещение с голыми стенами, в приемный покой Смерти. Только две двери было в нем: та, в которую они вошли, и еще одна, куда они должны будут войти и исчезнуть. Канцлер подошел к привратнику у другой двери и сказал ему:
— Передай, в море взбунтовалась Ладья Отчаяния. Я приказал арестовать Перевозчика. Но эти бандиты все равно горланят песни, как пьяные, и ругаются, как матросы, и, когда проходили через врата Ужаса, умышленно мерзкими выстрелами оскверняли святое место.
— Так почему у них не отняли пищали? — недоуменно спросил стражник.
— Эти пищали отнять у нас можно только с жизнью, парнище, — сказал Выливаха.
Узников оставили одних. Они ждали час, и другой, и третий, и, вероятно, пали бы духом, если бы не Гервасий. А тот только головой качал:
— И тут не лучше, чем на земле.
С рук людей вдруг сами стали спадать цепи, и все поняли, что настал судный час. А потом в двери явился стражник и возвестил:
— Выливаха Гервасий, жизни — тридцать три года.
Гервасий поднялся со скамьи и обвел глазами свою мятежную шатию.
— Смелее, хлопцы… Мне весело было с вами.
— Я с тобой, — сказала девушка. — Мне страшно будет без тебя.
— Чего, глупенькая?.. Брось… Это недолго… Возьми вот цветок, чтобы не было так одиноко, когда пойдешь туда…
Он погладил ее по голове и подумал одно только слово — 'жаль'. А потом подморгнул людям наглым левым глазом и, безоружный, без цветка, направился в смертный покой.
Комната была высокая, как костел, и острые своды терялись в темноте, а за стрельчатыми окнами лежала вечная темень. И комната была пуста — только стол да два кресла, да шахматная доска на столе.
Стены были обтянуты серым пыльным сукном. Прямо перед Выливахой в дальней стене была низкая темная дверь, самая последняя из существующих в мире Памяти и в мире Забвения. Всю ту стену и дверь заткала паутина. Словно черные блестящие лучи, разбегались во все стороны нити толщиной с руку. И, как чудовищное черное солнце, сидел в стечении этих лучей косматый огромный паук с серебряным крестом на спине — Арахна, ткущая паутину вечности.
А за столом в одном из кресел молча восседала Смерть.
— Добрый вечер дому сему, — сказал Выливаха.
Молчание.
— Ты что же это, Гервасий? — сказала наконец Смерть. — За всю мою доброту, за цветок, за последний глоток вина, дозволенный мною, — ты взбунтовал Ладью Отчаяния.
Выливахе вдруг стало смешно.
— Ты вроде нашего великого канцлера, — сказал он. — Дерет последнюю шкуру и еще требует, чтобы ему за это кричали 'спасибо'! Начальство, верно, везде одним лыком шито.
— А ты что, не читал Екклесиаста? Что было, то будет, и нет ничего нового под солнцем.
— Меня он как-то не интересовал. Да и времени было не ахти как много, чтобы расходовать его на всякую чепуху.
— А бунтовать ладью? А порочить Перевозчика и Канцлера? А разгонять мою стражу? А осквернять врата Ужаса?
— Мы — люди, — сказал Выливаха.
Смерть улыбнулась.
— Много ты теперь потрафишь со своим человечеством… Ну, а как тебе твоя соседка? Видишь, я умышленно не хотела тебе мешать. Сама добиралась до места.
В нахальных и веселых глазах Выливахи вдруг появилось страшное презрение.
— До сих пор я думал, что издеваться может только жизнь. И это было единственным оправданием того, что ты существуешь, Смерть.
— Как видишь, могу и я.
— Вижу. И потому вспоминаю жизнь с еще большей нежностью. Хватит. Говори, куда идти?
Смерть указала глазницами на дверь за паутиною.
— Арахна, — позвала она.
Паук пошевелился и начал опускаться ниже.
— Она выпьет из тебя жизнь и память. Не бойся, это быстро.
— Когда это я чего боялся?.. Только… я бы на твоем месте обновил хозяйство. Паука оставил бы для властителей, сосущих кровь из народа и ратующих за старину. А для бедных людей сделал бы молот и подвел бы к нему лотком воду, как на мельнице. Им столько раз в жизни приходилось подставлять свою голову под обух… Ну, прощай!
— Погоди, — сказала Смерть. — Ты и теперь хотел бы жить? Зная, что тебя ожидает? Получив махонькую отсрочку?
— Даже на дыбе, — сказал Выливаха. — Везде, где нет тебя.
Смерть скорбно склонила голову, но сразу же вскинула ее так, что клацнули зубы.
— Хорошо! Странный ты! Ты игрок, но тебе нужны рабыни. Так, может быть, сыграешь партию в шахматы с величайшей властительницей мирозданья, игрок? Ставка — жизнь.
Выливаха пожал плечами.
— Отчего же, давай.
— Хочешь, я дам тебе визиря фору?
— Чтоб после говорили, что я воспользовался слабостью?
Доска лежала между ними. Гервасий взял за белый шлем маленького, но невероятно тяжелого латника и открыл дорогу своему визирю… Арахна с любопытством дышала над головой… И вдруг Смерть
