засмеялась.
— Ты снова попался, белорус…
— Почему? Я знаю: ты никогда не проигрываешь.
— Так зачем сел, глупый рогачевец, слабенький человечишка?
— Какая ты порой жалкая. Нич-чего не смылишь. Я — человек. Я — игрок. Неужели ты полагаешь, что я, даже когда на меня напали б впятером, неужели я хоть на миг задумался: употребить мне зубы или нет?
— Смо-отри, — сказала Смерть.
За каких-то двадцать минут она пробила брешь в обороне Гервасия, взломала ее и ринулась уничтожать разбросанные, беспорядочные островки отчаянного сопротивления.
И тут Выливаха увидел, какой нечеловеческий ум играет им, какая рассчитанная на сто ходов вперед предусмотрительность связывает его по рукам и ногам, как никому, никогда не удастся выиграть у этого высшего и холодного существа.
Латники его шли вперед и гибли один за другим. Правый фланг костяного белого войска прогибался под неистовым напором черных так неуклонно, неотвратимо, как неотвратимо погружаются в трясину колени человека, взявшего непосильный груз.
С мужеством отчаяния визирь Выливахи бросился вперед, смял вражеского латника, выходившего на линию 'визиров трон', сокрушил боевого слона и сразу же заметался меж двумя ладьями Смерти.
Гуляй-города на спинах ладей хищно скалили зубцы.
Визирь поверг еще одного латника и сложил голову, осажденный черным воинством.
И тогда рука Смерти протянулась и сняла с головы короля белых корону.
— Аминь, — сказала она.
— Я могу гордиться, — сказал Выливаха. — Не всякий играет со Смертью.
— Ты неплохо дрался. Смотри, почти час. На других достаточно и десяти минут.
— Ничего удивительного. Это была самая волнующая партия в моей жизни.
— Все кончено, бунтарь. Стражник, введи остальных.
В комнату вошли все гребцы с ладьи. Во главе их стояла девушка, а замыкал шествие — Перевозчик.
— Вот, — сказала Смерть. — Он много брал на себя. Хотел играть со мною. Смотрите на его унижение, смерды.
— Проиграть не унижение, — сказала Березка. — Унизительно — смеяться над тем, кто мужественно проиграл.
Она смотрела прямо в глазницы Смерти.
— Много ты понимаешь, глупая курочка, — сказала Смерть. — Много ты понимаешь, слабенькая ципа.
Встретилась глазами с Выливахой и запахнула на груди плащ, прикрыла им свои старые желтые кости. И только тогда Выливаха понял, что перед ним тоже женщина, с ненавистью к счастливым и завистью к ним.
— Что, Выливаха, может, сыграем на цветок? — спросила она.
— Я могу играть собою. Но я не играю родной землей.
— Что ж, — уже безразлично сказала Смерть, — тогда иди к Арахне, девчонка.
— Но я не хочу туда, — недоуменно сказала Березка.
— Как я тебя ненавижу, — сказал Выливаха безносой. — Совсем как наших радцев и князей.
— А между тем я добрая, — сказала Смерть. — Хотите, идите вдвоем.
Девушка как будто даже с облегчением бросилась к Выливахе.
— Идем. Пусть посмотрит.
— Я тоже была молода, — снисходительно сказала Смерть. — Я помню своего первого. Его звали Авель. А теперь мне все это уже ни к чему. Я знаю цену всем вам. Мужчины — подлый народ, но нет ничего подлее, чем женщины… Что, Выливаха, не играла ли тобой единственная, кого ты по-настоящему желал… больше жизни?
— Ну, — сказал Выливаха.
— Подличала, набивала себе цену, мучила тем больше, чем больше ты любил. И чем больше ты любил, — тем меньше уважала. Нужна ей была твоя безграничная любовь? Кнут ей был нужен. Кнут и кулак. Презрение и рабство. Хоть у последней продажной твари, у труса, у изменника — лишь бы лизать ноги. И ты еще не хочешь забвения? Да дай вашему подлому человеческому племени — вот здесь, сейчас, — спастись по одному, оставив всех остальных Арахне, — кто не воспользуется этим? Вот ты, цыпленочек, а ну… сыграй со мною на свою жалкую, ничтожную жизнь.
— Я… не умею, — лицо Березки угасло.
— А умела б, бросила всех и не почесалась. А ты… Пе-ре-воз-чик? Ты, предатель?.. А ты, лживый поп? А все вы? А ты, Выливаха, достойнейший кавалер, ну-ка, сыграй на ее жизнь.
— Чужим — не играю. Никогда не играл на чужое добро.
— Ну, и еще на всех этих. Ну! На двадцать лет этой дивчины. На двадцать лет Перевозчика, на двадцать — всех остальных. На всех, кроме попа, потому что он мечтал о царстве посмертном. Ну?!! Жалкая слизь человечья!
— Выливаха, — сказал Полочанин. — Долго еще она будет измываться над нами?
— А проигрыш?
— А достоинство, — сказал Полочанин.
— Согласен, — сказал Гервасий.
Смерть вскинула голову.
— Ты? Тебе же все равно ничто, ничто больше не поможет. Что тебе?
Выливаха расставлял тяжелые фигуры. И каждый удар донцем о доску был, как удар по крышке гроба.
— Что тебе до этого Полочанина? Что тебе до этого Перевозчика?
Гервасий подышал на донышко своего визиря: от злого глаза.
— Ты проиграешь. Ты никогда-никогда их не встретишь. Никто никогда не узнает.
Гервасий выравнивал шеренгу латников.
— Ты понимаешь, на что поднимаешь руку? На Мое величие!
'Горе и несчастье Рогачева' протянуло руку и взяло у девушки цветок.
— Ты помнишь царя Ивана? Я и тебе не дам забвения.
Красивые губы Выливахи вызывающе, дерзко улыбались, и не было, кажется, ничего прекраснее этой улыбки.
— Спасибо, — сказал он.
— Тогда — пропадай, — сказала Смерть, — ты, сеющий в сердцах этих… несчастных несбыточные надежды.
— А что, хлопцы, — сказал Выливаха, — пять минут надежды, разве мало?
Гребцы улыбнулись.
— Так пропадай, — сказала Смерть.
Латник ее визиря сделал два шага вперед. Выливаха двинул своего.
Как застрельщики сечи, как Ракута и Койдан под Крутогорьем, латники стояли в середине поля. Лицом к лицу.
…Неодолимо, как тьма-тем, как Литва на маленькое белорусское воинство, как море крестоносцев на три сотни воинов князя Давида, как османы на Косовом поле, как рыцари на Белой Горе, — двигались воины Смерти. И снова Выливаха почувствовал, что никто, никогда не может выиграть у силы, сидящей напротив.
Нечеловеческая, высшая, холодная и неумолимая рассудочность, никогда не ошибающаяся, воевала с ним. Это было страшно, как во сне. И Гервасий понял, что он, действительно, погиб.
— Поздно, Выливаха, — засмеялась, заскрипела Смерть. — Поздно даже с этой девкой. Поздно. Играть нужно в жизни. Хе-хе. И мое счастье, что вы, и особенно глупые бабы, не понимаете этого. Из корысти они отказывают бедным, но благородным, будто у них три жизни.
