III
Поезд шел все дальше и дальше на восток. За раскрытыми дверями теплушки проплыли ровные поля Центральной России, остался позади косматый Урал, привольные сибирские степи. Эшелон пробежал сквозь дремучие таежные дебри, пробился сквозь байкальские тоннели.
Говорили, что бригаду расформируют в глубине России. Где же эта глубина?
Санькина березка уже совсем пожухла, листья пожелтели, не трепещут, как прежде, шуршат, как прошлогодний банный веник. Но Санька ее не выбрасывает: пусть шуршит, все-таки своя, рязанская, хоть и проживала в Германии. Терехин по-прежнему лежит под ней да покуривает трофейные сигареты. Вагонный пол у дверей покрылся опавшими листьями. Разведчики складывают свои пожитки, свертывают шинели, трамбуют вещмешки — готовятся к выгрузке, а Санька не спешит: долго ль голому собраться? Только подпоясаться…
Филипп Шилобреев принялся перекладывать рыболовецкие снасти. Откусил от катушки конец лески и перевязал ею складное удилище, замотал его в плащ-накидку. У Филиппа лески разного калибра, есть толщиной чуть не с бикфордов шнур. Разведчики потешались: уж не китов ли собрался ловить сержант? Шилобреева не смущают такие шутки. Толстая леска всегда пригодится, пусть лежит, хлеба не просит.
Уложив вещмешок, Филипп подошел к Ермакову, негромко спросил:
— Откудова узнал про остановку? Нутром зачуял али факты имеешь?
— Давай, давай, паря, сматывай удочки! — ответил ему Ермаков, тряхнув вздыбленным чубом. — Кабы не имел, не говорил бы.
— А все-таки? — допытывался Филипп.
— Не беспокойся, брат, я не фантазер, зря болтать не стану, — сказал Иван и, заговорщически поглядев по сторонам, добавил полушепотом: — По моим разведданным, продуктов питания мы получили ровно на полмесяца, а едем уже две недели. Вот и соображай, голова садовая, коль мозги имеешь. — Он подморгнул другу и уже совсем серьезно добавил: — Видимо, это произойдет в Чите. Чита — город большой, красивый — есть где развернуться.
Говорил все это Ермаков с нескрываемым волнением, и Филипп понимал, почему командир волнуется: поезд пыхтит уже по его забайкальским краям, скоро свидание с Ольховкой, с отцом. Какой она будет, эта встреча?
Волнение Ермакова невольно передалось и Филиппу. Если бригаду в самом деле расформируют в Чите, то согласно уговору придется всем им селиться в Ольховке: родила командира взвода — ближайший населенный пункт от станции расформирования. Значит, здесь согласно договоренности придется всем бросать якорь. Ахмет вполне готов к выгрузке — подтянул ремень, застегнул воротник. Все на нем сидит ладно, аккуратно. Гимнастерка точно влитая, брюки со стрелкой. Только Санькины сапоги-развалюхи портили все дело.
— Когда ты, Терехин, сапоги мне отдашь? — с напускной строгостью спросил он. — Сколько месяцев, понимаешь, носишь. Калым надо с тебя брать.
— А ты знаешь, Ахмет, сапоги я тебе не отдам, — неожиданно ответил Терехин, раскуривая сигарету.
— Как так не отдашь? — встревожился Ахмет.
— Очень просто. Должок за тобой есть, — с тем же спокойствием продолжал Санька.
— Какой должок? Ты что придумал?
— А должок такой. Ты помнишь из истории, что в одна тысяча каком-то году татарский хан Батый сжег нашу Рязань?
— Ну и что?
— А то, что у моего деда на том пожаре сгорели новенькие лапти. Так вот за те лапти я беру у тебя хромовые сапоги. Понял?
Все хохочут. Братья Охрименко попадали на нары. Звонче всех хохотал Ахмет: опять этот Терехин все перепутал!
— Сам ты хан Батый! — заливается Ахмет. — Куда хватил! Мы же совсем не те татары, голова твоя — два уха! Мы пришли на Волгу с Азовского моря. Понял? Тогда хана Батыя и на свете не было. Мы же болгарские татары. А ты говоришь…
Санька понимает, что опять допустил прокол в знании истории, но не сдается.
— Это не играет значения, — говорит он. — Ты мне про Азовские моря не заливай и на Болгарию не сваливай.
— Почитай историю. Ишь ты, какой нашелся! Чтобы присвоить чужие сапоги, вздумал передергивать исторические факты.
— Не знаю, Ахмет, не знаю. Разбираться в истории мне покамест недосуг. Только сапоги ты не получишь.
Нахохотавшись досыта, в разговор вступает Филипп Шилобреев.
— С этим вопросом, ребята, надо разобраться, — солидно начал он, сдерживая смех. — Прежде всего давайте решим главную проблему: был ли у Саньки дед? Ведь он неоднократно заявлял, что родителей у него не было и родился он от снохи. Так, спрашивается, откуда же у него взялся дед?
— Вопрос ребром! — бросает с нар охрипший Охрименко, но его тут же перебивает Ахмет.
— Нет, ребята, дед у Саньки вполне мог быть, — сказал он. — Такой факт я допускаю, поскольку без отца Саня родиться не мог. Но я даю гарантию, что новых лаптей у его деда быть не могло, поскольку, судя по Саньке, он был, конечно, разгильдяем и ходил босяком.
Снова раздается смех, который обрывает командир взвода:
— Кончай базар: на горизонте Чита!
— Не видел деда, а уже критику наводит. Ты попробуй докажи, — вполголоса парирует Терехин и начинает скатывать шинель, укладывать вещевой мешок.
Солнце спряталось за горизонт, проплывавшие мимо холмы и долины сразу потускнели, подернулись пепельной дымкой. Небо тоже потемнело, и только подсвеченные снизу облака украшали его западную сторону. Не отрывая взгляда, смотрел Иван вперед, стараясь увидеть в легкой вечерней дымке столицу родного Забайкалья — Читу. Наконец показались окраинные домишки, выросла у самых рельсов коричневая водонапорная башня. Ну, кажется, прибыли!
Ермаков кинул беглый взгляд на свою «пятерку нападения» и про себя решил: ночевать в Чите нет никакой надобности. Надо сегодня же получить отпускные документы и рвануть в Ольховку. Чего зря прохлаждаться? Начальник разведки Чибисов противиться не будет. Разве он не понимает, что у человека на душе, если он не видел шесть лет своих родных и близких? Поезд стал замедлять ход. В дверь пахнуло прохладой, и Ермаков сразу почувствовал — прибыл домой. В этих краях всегда так: зайдет солнышко — сразу становится свежо — неплохо бы накинуть на плечи фуфайку.
Паровоз, удушливо попыхивая, точно от усталости, медленно подтащил состав к перрону. Вот и знакомый приземистый бело-коричневый вокзал с маленькими окнами, невысокие запыленные деревья вокруг. К удивлению Ермакова, на перроне не было ни одного человека, как будто поезд пришел не в город, а на безымянный разъезд.
По сигналу командира взвод приготовился к высадке. Все столпились у дверей. Подай команду — и десятки каблуков горохом сыпанут по твердому асфальту перрона. Но команды почему-то не слышно. Почему? Чего зря мешкают?
А команды все нет. Вместо нее вдруг послышался протяжный паровозный свисток, и поезд медленно двинулся дальше.
— Вот тебе раз! — выдохнул Шилобреев, озадаченно поглядев на взводного. — Поздравляю с прибытием, Иван Епифанович!
Ермаков неопределенно пожал плечами, почесал в затылке и не мог сказать в ответ ни слова. Что ж тут говорить, если попал пальцем в небо? Кто-то с досады крякнул, кто-то по-озорному присвистнул. Разочарованные разведчики нехотя отошли от дверей, полезли на пары. Слышно было, как они
