— Кто я есть?
Обхватив ее запястье, он положил ладонь Эммы на свой обнаженный член.
— Чувствуешь, как я возбужден? Так знай, что единственная причина, по которой я не нахожусь сейчас в тебе — это то, что я ослаб. А не потому, что я хоть сколько-нибудь о тебе беспокоюсь.
Прикрыв на мгновение от смущения глаза, Эмма стала пытаться высвободить руку, пока, он сам, наконец, ее не отпустил.
— Ты бы причинил мне, таким образом, боль?
— Не задумываясь, — его губы скривились в ухмылке. Казалось, что он пристально смотрел на ее лицо, но его глаза были по-прежнему пусты. — И это только начало всего того, что я собираюсь с тобой сделать, вампир.
На следующее утро Лаклейн проснулся рядом с ней. Еще не совсем пробудившись ото сна, он чувствовал себя довольным, как никогда за эти сотни лет. Конечно, практически два столетия из этих сотен он провел в настоящем аду, но сейчас все было иначе. Он, наконец, был сыт и чист, а ближе к утру, провалившись в сон, Лаклейн спал, как убитый. Впервые кошмары последней недели не беспокоили его.
На протяжении всей ночи Эмма старалась быть тихой и неподвижной, словно опасаясь, что любое движение с ее стороны приведет к тому, что он снова захочет кончить. Что не было лишено оснований. Всего одно робкое касание ее нежной ладони и он изверг семя с такой невероятной силой, что сам оказался поражен подобной реакцией. Ей удалось облегчить снедающую его боль желания, но он все еще жаждал оказаться глубоко в ней.
Всю ночь Лаклейн крепко прижимал Эмму к себе. Казалось, просто не мог с собой совладать. Он никогда раньше не проводил с женщиной всей ночи напролет — считая, что это право уготовано его паре — но сейчас, ему, похоже, нравилось лежать с ней рядом. Очень.
Возвращаясь к событиям прошлой ночи, он припомнил, как разговаривал с ней, но не смог отчетливо вспомнить, о чем. Зато не забыл ее реакцию — ту беспросветность, что читалась в ее глазах. Будто она, наконец, поняла, в какой ситуации оказалась.
Вампирша в последний раз попыталась сбежать. И прежде чем притянуть обратно и прижать к себе ее хрупкое тело, он снова насладился моментом, позволив ей думать, что свобода так близка. Обмякнув в его руках, она спустя какое-то время отключилась. Лаклейн не знал, потеряла ли она сознание. Да его это не особо и волновало.
Если подумать, то вся эта ситуация могла быть и хуже. И если уж он собирался обладать вампиршей, то почему бы ей и не быть привлекательной. А Эмма, хотя и его заклятый враг, кровосос, но все же прекрасна. Лаклейн задумался, смог бы он нарастить хоть немного мяса на ее кости. Было ли такое вообще возможно по отношению к вампиру? В полудреме он протянул руку, коснувшись ее волос. Прошлой ночью, когда они высохли, он заметил, что пряди сильно завились и стали выглядеть светлее, чем ему показалось вначале. И сейчас, лежа рядом с ней, Лаклейн восхищался сияющими на солнце локонами. Все же они были красивы… красивы даже для вампирши…
Солнце.
Матерь Божья. Он соскочил с кровати, и, задернув шторы, кинулся обратно к ней.
Развернув ее к себе, Лаклейн увидел, что она едва дышала, не в силах вымолвить и слова. А из ее ошеломленных глаз текли розовые ручейки слез. Кожа вампирши горела, словно та была в горячке. Подхватив ее на руки, Лаклейн бросился в ванную и стал вертеть незнакомым приспособлением, пока из крана, наконец, не полилась ледяная вода. А затем опустился вместе с ней в ванну. Спустя несколько минут она закашлялась и глубоко вдохнула, сразу обмякнув в его руках. Ликан сильнее прижал ее к своей груди и нахмурился. Ему не должно быть никакого дела до того, что она чуть не сгорела. Это он горел. По вине ее рода. Да он и в живых-то ее оставил только пока окончательно не убедится, что она не его пара.
Доказательств чему становилось все больше. Если бы Эмма действительно была его, мысль «Теперь ты знаешь, каково это» никогда не всплыла в сознании. Такого просто не могло бы случиться. Не тогда, когда целью всей его жизни было — отыскать свою Пару, чтобы после оберегать и защищать ее любой ценой. Нет, он все-таки был болен. Его разум просто играл с ним. Все дело именно в этом…
Лаклейн оставался с ней в ледяной воде, пока температура ее тела вновь не стала нормальной. Затем, сорвав с нее промокший шелк, вытер ее нежную кожу полотенцем. Прежде чем положить ее обратно в кровать, он одел Эмму в другой наряд — еще более ярко-красного цвета. Словно стараясь себе напомнить, кем она была.
Натянув на себя свою потрепанную одежду, он стал слоняться по номеру, пытаясь решить, что ему, черт возьми, делать с вампиршей. Спустя какое-то время Лаклейн заметил, что ее дыхание возобновило прежний ритм, а щеки вновь порозовели. Типичная способность вампиров быстро восстанавливаться. Он всегда презирал в них эту черту и сейчас с новой силой возненавидел Эмму за подобное напоминание.
Почувствовав нарастающее в нем отвращение, Лаклейн быстро отвернулся. Его взгляд внезапно зацепился за телевизор. Изучив неизвестный предмет, он попытался разобраться, как его включить. И покачав головой в отношении простоты современных устройств, выбрал кнопку с надписью «вкл».
За прошедшую неделю ему начало казаться, что каждый житель каждого дома на окраинах Парижа к концу дня усаживается перед одним из таких ящиков.
Благодаря своему острому слуху и зрению, Лаклейн даже с улицы мог наблюдать за многими вещами. Забираясь на дерево с украденной едой и усаживаясь на ветке, он был просто поражен наличием в каждой из коробок абсолютно разной информации. И теперь у него был собственный ящик. Понажимав кое-какое время кнопки, он наткнулся на неподвижную картинку, где всего лишь рассказывали новости. Их объявляли на английском — ее родном языке, и хотя Лаклейн тоже знал его, но вот уже как столетие на нем не говорил.
Внимательно изучая ее вещи, Лаклейн вслушивался в незнакомую речь, с невероятной скоростью запоминая новые для него слова. Что ликаны умели хорошо — так это удивительно быстро приспосабливаться к новому окружению, усваивая новые языки, диалекты и жаргонные выражения. Это был простой механизм выживания. Инстинкт приказывал — растворись в толпе. Изучи все вокруг. Не упусти ни единой детали. Или умрешь.
Тщательно всё осмотрев, он вернулся, конечно же, к ящику с нижним бельем. За упущенное им столетие оно стало куда меньше в размерах, а потому было, определенно, предпочтительнее прежнего.
Он представил себе Эмму в каждом из этих замысловатых лоскутков шелка, воображая, как будет зубами срывать их с нее. Но пара вещей его все-таки озадачила. И когда Лаклейн понял, где должна была находиться полоска ткани, вообразил Эмму в этом белье, то застонал, едва ли не кончив прямо в штаны.
Затем он решил исследовать ее шкаф со странной одеждой — большинство из которой было красного цвета и мало что прикрывало. «Вампирша определенно не выйдет из комнаты в одном из этих нарядов», подумал он.
Вывернув на пол содержимое сумки, с которой она была прошлой ночью, он заметил, что кожа порвана. В горке мокрых предметов лежало серебряное хитроумное устройство с цифрами, как на, — он нахмурился, — телефоне. Когда Лаклейн потряс его, из приспособления полилась вода, и он попросту бросил его через плечо.
В маленьком кожаном футляре лежала карточка из твердого материала, на которой было написано «Водительские права штата Луизиана».
Вампиры в Луизиане? Просто немыслимо.
Там также значилось ее имя — Эммалин Трой. Лаклейн замер на мгновение, вспоминая все те годы, когда мечтал узнать хотя бы имя своей пары, грезил хоть о какой-нибудь крохотной подсказке, которая помогла бы ему найти ее. Нахмурившись, он попытался припомнить, говорил ли он вампирше свое имя той
