– А что грузили?
Тип скорчил мину и посмотрел на ворон, богато усеявших лысый тополь.
К доверительному разговору он, факт, расположен не был.
– В ящиках булькало? – допытывалась Надежда Прохоровна.
Тип скосил глаза с ворон на мусорные бачки.
– Булькало, – сама себе ответила Губкина. —
С вами спиртом расплатились?
Безмолвствующий собеседник поднял к уху одно плечо.
– Понятно. Сами стащили. Без спросу.
Глубокий вздох случайно оставшегося в живых воришки сказал о многом.
– А сам-то что ж не пил? – усмехнулась следовательница.
– А он уже и так еле на ногах стоял, – вклинился в одностороннюю «беседу» обормот Васильев.
– Повезло, значит, – глубокомысленно вынесла мадам Губкина.
– Повезло, повезло! – радостно согласился разговорчивый обормот.
– А чего ж в милицию не заявили? – укорила баба Надя.
Общающийся на языке тела синекурточный шаромыжник позволил себе звук – возмущенно фыркнул и покрутил головой.
– А куда Степке в милицию? – разоткровенничался Васильев. – Он по справке гуляет… Откинулся только что…
– Так ты бы, Сережа, к Алеше сходил! Ведь знаешь его! Соседи!
– А я чего? – развел руками обормот. – Я в милицию стучать не нанимался…
– Понятно, – буркнула Надежда Прохоровна, подошла к Софье Тихоновне и, вынув из ее остекленевших пальцев стакан, который тут же бережно подхватил Васильев, сдернула ее с «лавочки». – Пошли, Софа, отсюдова…
В небольшом кабинете участкового закипал на тумбе электрический чайник. На подоконнике сидел сизый голубь и из-за стекла наблюдал, как Алеша вытряхивает из жестяной банки в чашку остатки растворимого кофе. Кофе было совсем чуть-чуть, и Алеша прикидывал, не сбегать ли за добавкой в соседнюю бакалейную лавку… А еще лучше домой, борща поесть…
Дверь в кабинет распахнулась без упредительного стука, и участкового накрыло зыбкое ощущение дежавю. Величавой поступью, с черным пакетом в руках, в кабинет заходила Надежда Прохоровна Губкина. Вошла, поставила пакет на стол – тот замер торчком, как восклицательный знак, предвестник неприятностей, – и села на расшатанный стул. Но дверь за собой почему-то не закрыла.
– Иди, Таня, иди, – крикнула, полуобернувшись.
К замершему над чашкой участковому, кланяясь и смущенно приседая, вошла толстая… Татьяна Петровна?
Точно – Татьяна Петровна, дочь отравленного инвалида Зубова!
– Вот, Алеша, прими и оформи, – указывая вытянутым перстом на стоящий стоймя пакет, приказывающе пробасила Губкина.
– Что это? – не вполне обретая расшатанное дежавю равновесие, поинтересовался Бубенцов, а в голове мелькнуло: «Неужто снова Геркулес?! Откопанный, уже окоченелый в сидячей позе?!»
– Контрольная закупка, – довольно информировала гражданка Губкина и, когда у участкового округлились глаза, добавила: – Шучу. Оформляй Татьяне добровольную выдачу.
– Выдачу – чего?!
– Глаза разуй, – посоветовала вредная старуха. – Спирта! Тут только одна бутылка, для экспертизы…
Алеша размотал пакет; Татьяна Петровна, из которой протокольная атмосфера кабинета выбивала по всему лицу бисеринки пота, суетливо-добровольно квохтала:
– Вот. Надежда Прохоровна подтвердит. Только сегодня в гараже нашла. Нашла и сразу к вам, Алексей Андреевич…
Бубенцов отвинтил крышечку бутылки. Понюхал.
– Палёнка?
– Она, родимая, – утвердительно качнулся алый губкинский берет. – Колька Шаповалов у каких-то кавказцев стащил, у Петьки Зубова в гараже спрятал, там же и разлили. В ящике еще бутылки остались. Так, Таня?
– Так, так. В точности так, – закивала сирота.
Пораженный участковый осел на стул и недоуменно уставился на свою бывшую няньку: «Вот это номер. Неделю с лишним над этой закавыкой бьюсь, а баба Надя… суток не прошло…»
– Ты, Алеша, оформляй давай. Грузовик со спиртом десять дней назад в гараж к Смирновым разгружали. Грузили Коля и еще один приятель.
Фамилии не знаю, но ты сам найдешь – зовут Степан, ходит в синей куртке, один рукав надорван, недавно освободился. Они восьмилитровую канистру сперли, в Петин гараж тихонько перекинули и там разбавили. Пиши.
Информацию баба Надя выдавала с точностью умелого опера, в голове Бубенцова безмозглым мотыльком порхали мысли: «Интересно, где Талгат Геркулеса закопал?! Надеюсь, надежно, глубоко и неподалеку…»
Шестой час из комнаты Софьюшки доносились только музыка и пение приснопамятного Владимира Алексеевича Козина. «Я вас любил всей страстью увлеченья, как жалкий раб лежал у ваших ног…»
Плохо дело, вздыхала Надежда Прохоровна Губкина, на восьмой повтор романс пошел…
Очень хорошо она себе представляла, что творится сейчас за дверью соседки. «Но день настал, и вы… вы – изменили…» Софочка лежит на кушетке, не глядя уставившись на листву за окном, руки перекрещены на груди, в одной из них зажат пульт управления музыкальным центром.
(Этот волшебный, почти целебный аппарат, включающий в себя магнитофон, проигрыватель для лазерных дисков и радио, подарила ей на позапрошлый день рождения Надежда. Подарила не просто обвязанную лентой коробку, а еще и попросила соседского Павлика, внука доктора Матвеева, записать (кажется, парнишка сказал «нарезать») для Софы на диски все, что тот найдет из репертуара Козина, Лемешева и Лещенко (не Льва, разумеется, а Петра).
Подарок получился – шикарный.
Надежда Прохоровна не знала, что делать с богатством, свалившимся так внезапно, и, дабы не обидеть благодеяниями (особенно Софочку), подарки делала осторожно. К праздникам. Клавдии – пальто на Новый год и ботинки к женскому дню. Софе – магнитофон и цветочный горшок под разросшуюся монстеру…
«Я вас забыл как сон – пустой и ложный. Так отчего ж, скажите мне теперь, стучитесь вы рукой неосторожной в закрытую для вас уже навеки дверь…»
Плохо дело, в который раз вздохнула Надежда Прохоровна. Если бы поставили Лемешева или цыган каких, переживать бы так не стоило. А вот Владимир Алексеевич вечно ей душу надвое серебряным голосом режет…
Из-за двери донеслось «Зима, метель, и в крупных хлопьях…».
– У-у-у, – пригорюнилась Надежда Прохоровна. Если и этот романс на повтор поставит, совсем, значит, раскисла. Расклеилась.
«У входа в храм одна в лохмотьях старушка нищая стоит…»
Ну хоть бы обругала, что ли! Отвела сердце.
А то, как пришли, и пальтишко даже не скинула, а сразу в свою комнату, и дверь на ключ…
– Софа! – постучала Надежда Прохоровна в эту дверь. – Я в булочную иду. Тебе чего надо?
«Так дайте милостыню ей, о, дайте милостыню ей».
Музыка прервалась, сделала паузу и по новой грянула «Зима, метель…». Надежда Прохоровна надела берет, повязала на шею платок и, чуть не забыв про пальто и ботинки, отправилась в соседнюю булочную за конфетами и тортом. Обязательно бисквитным, с толстым слоем шоколадного крема, желательно – «Сказкой». Такой, как любит Софочка.
Особенно виноватой, по правде говоря, баба Надя себя не чувствовала.
