коли все врагу достанется?! Будут тебе воины. Сколько есть здоровых мужиков, всех к тебе пришлю. И рудокопов из своих нор вытащу. Их-то дело может и подождать несколько дней. Пускай своими кирками о вражеские щиты помолотят. С Идой я тоже еще раз поговорю. Пусть губы-то не кривит, ты ведь и для нее стараешься. Да и в клане у Вела найдутся все-таки люди с головой на плечах. Соберем тебе ополчение. Но и ты смотри не подкачай. Погубишь кого зазря — спрошу строго. Ну, удачи тебе, Зор! А я пошел людей собирать.
И лохматая голова старейшины тоже скрылась за краем зеркала. «Нет, — решил Хелсир, — не все так безнадежно, как показалось сначала. Клану Тревоги не придется в одиночку биться с врагами». Но сомнения в успехе все же не отпускали молодого мага.
— Учитель, — спросил он, — а вдруг они нас все-таки одолеют. Что тогда?
— Вот что я скажу тебе, мой мальчик. Ни к чему нам с тобой гадать, что тогда будет. Давай лучше подумаем, что нам сделать, чтобы этого не случилось.
Глава 1. В МИРЕ СТАНЕТ ЕЩЕ ТЕМНЕЙ
— Люди добрые! Вы поглядите на этого вояку. Он опять на войну собрался, — запричитала Бирганда, зайдя во двор и поглядев на мужа. Тот сидел на крыльце в походной кожаной рубахе с нашитыми на груди медными бляхами и таких же кожаных, удобных для верховой езды штанах и невозмутимо продолжал затачивать свой боевой меч. — Вот наказание! У всех мужья как мужья, только мой все норовит из дома убежать. Ладно бы еще дома дел никаких не было. А то ведь поле до сих пор не вспахано, крыша с осени не чинена, а в хлев так и вовсе заходить страшно — того и гляди, обвалится. Я ж думала, поумнеет с годами, остепенится. Да где уж там! Ведь седой совсем, а ему все бы с пацанами в войну играть. А в прошлом-то году чего удумал — еще и сына с собой прихватил. Мальчишка теперь ни о какой работе и слышать не хочет, подвиги ему подавай. Да что ж это делается, Предки всевидящие!
Кидсерман молчал, хмурился и сосредоточенно водил лезвием по точильному камню.
Все, что говорила жена, — правда. И работы по хозяйству — непочатый край, и годы его уже не те. Да только не может он сейчас дома оставаться.
Молодые люди из Клана Надежды охотно откликнулись на призыв Повелителя Вела и целыми деревнями шли в ополчение. Одни — в поисках славы и приключений, другие, по-практичнее, за полагающееся им освобождение на год от налогов. О том, что кто-то из них может и не вернуться в родную деревню, они старались не вспоминать. В Клане Надежды вообще не любили думать о неприятном, такие уж здесь жили люди. Но кто-то же должен помочь этим молодым, сильным, но мало что понимающим в военном деле ребятам сохранить их бесшабашные головы.
Сам Кидсерман каждый год уходил помогать бойцам Клана Тревоги охранять восточную границу. Не по приказу правителя, а по велению своего сердца. Потому что, как никто другой в его клане, знал, что такое война и что случится, если враг все-таки прорвется через пограничные кордоны. Насмотрелся еще в молодости на вытоптанные поля и сожженные, опустевшие деревни.
И сына он с собой брал, чтобы мальчишка понял: война — это не драка с парнями из соседней деревни, где после все мирятся и вместе идут к реке смывать грязь с одежды и кровь с разбитых носов. Да только с наукой промашка вышла. Не было в том году настоящего боя. Покидались в степняков стрелами, да и разошлись. Сермангир теперь героем ходит, перед девками красуется. Мать совсем слушать перестал.
«Ну, ничего, вернусь из похода — разберусь с ним, — подумал Кидсерман и тут же поправился: — Если вернусь». В этот раз все было совсем по-другому. Не только Повелитель Вел собирал добровольцев. К опытному воину прилетел вестник с запиской от Старейшины Клана Терпения Губа — старого боевого друга.
Вестников — маленьких, быстрых птичек с ярким оперением — на Дайре использовали для доставки почты наряду с гонцами и магическими средствами. Они легко запоминали места, где когда-то побывали, и без труда находили дорогу туда снова. Только таких мест каждая птица могла запомнить не больше пяти. А самцы вестника способны повторять слова человеческой речи, и их используют как живые письма. Правда, они хуже, чем самки, запоминают дорогу и могут передать послание совсем постороннему человеку. Поэтому самцов обычно используют в несекретных или торжественных случаях. Например, для передачи поздравлений. Еще одним недостатком вестников является их неспособность совершать дальние перелеты. В соседний клан обычный вестник ни за что бы не долетел. Но у главы Клана Терпения, как и любого другого хорошего колдуна, конечно же, были не совсем обыкновенные птицы.
Старейшина сам собирался в поход и просил собрать всех, кто имеет хотя бы слабое представление, с какой стороны берутся за меч. Губ — не тот человек, который станет беспокоиться из-за пустяков. Значит, дело будет жарким, кровавым. И хотя Кидсерман мог бы по возрасту остаться дома, он, конечно же, пойдет вместе со всеми. Да нет, зачем обманывать себя. Он пошел бы и без этого письма. Иначе как бы он потом, живой и здоровый, смотрел в глаза вдовам и матерям, потерявшим своих сыновей. Такого позора для себя бывалый воин не хотел.
— Вот что, мать, — ласково, но твердо сказал он, подойдя к плачущей жене и обняв ее за плечи. — Полно тебе горевать-то. Плачь не плачь, а идти мне все равно надо. Не могу я их, бестолковых, без присмотру оставить. Да и совестно мне. Чтобы сотник Кидсерман, никогда от врагов не бегавший, на старости лет за бабью юбку прятался! Уж лучше помереть, чем так срамиться. Да не реви ты, — добавил он уже строже. — Не собираюсь я умирать. Еще чего не хватало! Лучше собери мне в дорогу что-нибудь. Пора уж идти.
Жена, все еще утирая слезы, зашла в избу. На самом деле Бирганда и не надеялась, что ее муж усидит дома, когда все в деревне только и говорят о войне. Слишком хорошо она его знала, чтобы поверить в такое чудо. Сколько раз он вот так уходил, и сердце ее сжималось в тревоге и не давало уснуть бесконечными одинокими ночами. Хвала милосердным Предкам, муж всегда возвращался. Иногда раненый, но чаще всего невредимый. Возвращался, чтобы через год снова уйти. В конце концов она привыкла. Такой уж беспокойный нрав у Кидсермана — вечно ему нужно за всех отвечать. Может, за это она его и любила. Что же, пусть идет, все равно не удержишь. Но Сермангира она с ним не отпустит. Только забота о сыне помогала ей пережить все эти разлуки. Когда в прошлом году мальчик увязался в поход за отцом, она ни о чем другом думать не могла. Целыми днями сидела у окна и смотрела на дорогу. Нет уж, пусть муж отправляется, куда захочет, но один.
Сотник возле забора седлал единорога, когда во двор влетел запыхавшийся Сермангир.
Худой и нескладный, он мог бы сойти за взрослого мужчину разве только по росту. Растрепанные волосы цвета соломы, курносый нос и торчащие в разные стороны уши тоже не прибавляли ему лет.
— Уже уходим, отец? Подожди, я мигом соберусь.
И он метнулся к дому. Юноша и в мыслях не допускал, что отец может не взять его с собой. Он уже попрощался с друзьями, и те смотрели на него с завистью и уважением.
— Постой, сын! — Окрик отца остановил его уже на крыльце. — Я ухожу один. Ты остаешься дома.
Лицо юноши недоуменно вытянулось.
— А как же…
— А так, как сказано в приказе Повелителя Вела, — Кидсерман говорил намеренно жестко, — в ополчение принимаются взрослые мужчины, умеющие владеть оружием. Что-то я не припомню, чтобы тебя посвящали в мужчины и приглашали на деревенский сход. И не спорь со мной! Если я ошибаюсь и ты в самом деле стал взрослым, то тем более должен остаться дома. Подумай о матери, каково ей тут будет одной?
Сотнику пришлось сменить тон. Парнишка вот-вот разревется, из глаз прыснут во все стороны слезы, как сок из перезревшего брызгуна. Непорядок это. Мужчина не должен плакать из-за пустяков. Нужно как-то подбодрить его.
— Ты останешься в доме за хозяина, сынок, — тихим, но требовательным голосом сказал сотник. — Я очень на тебя рассчитываю. В случае чего мать не должна остаться без защиты.
За открытой дверью всхлипнула жена. Нет, хватит с него на сегодня слез. Он все-таки пока еще живой. Кидсерман поцеловал жену, взял у нее из рук дорожный мешок, провел рукой по и так взъерошенной голове сына. Потом вскочил в седло и направил скакуна к деревенской площади, где его уже заждались остальные ополченцы.
— Шевелись, постылый!
