детство, отрочество, юность – жизнь.
Павел тоже был окружен внуками, но чужими. У Дюдюкиной имелась дочь от первого брака. Дочь любила рожать, активно размножалась. Внуки постоянно толклись в доме бабки.
Дюдюкина не разрешала называть себя «бабушка». Велела звать по имени: Валя. Ей казалось, что быть бабушкой стыдно. Бабушка – старушка. А если Валя, то бабушка – подружка.
Павел имел свою комнату с трехслойной дверью, но звуки все равно проникали.
Дети – это дикари, люди на заре человечества. Они и разговаривают, как дикари: звуками, междометиями. Орут, визжат, пристают, лезут. Своих-то еле выносишь, а тут не свои. Павел перемогался, но терпел. Что тут скажешь?
Павел не пил и не пел. Врачи установили несмыкание связок. Заржавели связки, заржавели суставы. Все портится от времени. У этого явления есть даже научное название: энтропия.
Ирина была в курсе жизни Павла. Ничем не интересовалась, но все знала.
Они не общались. Полный разрыв отношений, а это тоже отношения. В полном разрыве есть напряжение.
Ирина часто перелистывала в памяти их десятилетний период.
Десять лет – много. Целая жизнь.
Почему же он на ней не женился? Тянул, изворачивался.
И вдруг всплыла догадка: мама не разрешала. Софья Петровна. Стояла, как Афганистан. Мама считала: любовь – это химия, химический процесс в мозгу. А ребенок – реальный, живой и теплый. Нельзя, чтобы он страдал от неполной семьи, нельзя делать Вову подранком.
Алкоголизм – это болезнь воли. Павел был внушаем, слушал маму. Мамсик и алкоголик. Сам ничего не решал. Он женился на Дюдюкиной после того, как умерла мама. Кажется, на третий день после похорон. Ему захотелось поступка. Захотелось почувствовать себя настоящим мужчиной и не мамсиком.
Дюдюкина возникла в нужное время, в благоприятный исторический период. Как Октябрьская революция.
Ирина в те поры была далеко, за семью морями. Она вырвалась из-за спины Павла на простор. Весь мир под ногами. Она поднималась из-за рояля, кланялась, и ей хлопали стоя. Ей, а не кому-то еще.
Если разобраться: хорошо, что они не поженились. Не было бы дочки. Врачи не советовали рожать от алкоголика. Страшно. А какая жизнь без ребенка?.. Не было бы внуков, само собой. А какая старость без внуков?
Не было бы карьеры, так и просидела бы в тени Павла. Не было бы материального благополучия, а как тяжело зависеть в старости.
Ее имя уважаемо в музыкальных кругах, и дочь может смело сказать: «Я из хорошей семьи». Разве этого мало?
Значит, все хорошо и не надо плевать на его могилу. Наоборот. Положить цветочек. Сказать спасибо. Кому? Ангелу-хранителю. Кому же еще? А ведь Павел и был ее ангел-хранитель. Подарил сильные чувства и уберег от роковой ошибки.
Это не Павел тянул и переносил сроки. Это судьба хранила и оберегала. А судьба знает что делает.
Утром раздался звонок.
Ирина Николаевна взяла трубку. Услышала одно слово:
– Привет…
Она узнала этот голос, и сердце застучало в горле, в висках, в кончиках пальцев.
– Ты где? – спросила Ирина. А что еще спросить?
– Я из больницы тебе звоню.
– А что ты там делаешь?
– Умираю.
– Ну давай… А то я мемуары не могу опубликовать.
– Почему? – не понял он.
– Обидишься.
Он помолчал. Потом сказал обычным голосом:
– Я сегодня утром проснулся в своей постели и почувствовал, как меня оставили все силы – физические и духовные. Я стал молиться Богу, чтобы он послал мне легкую смерть. И вот я лежу и понимаю, что в этом доме я ни на фиг никому не нужен. И мне тоже не нужен никто.
Павел замолчал.
– Понятно, – отозвалась Ирина. А что еще сказать…
Ей было понятно: Павел нарушил многолетнее молчание, чтобы попрощаться и покаяться. Он предал свою любовь. И вот расплата – одиночество.
– Но ты же в больнице? – уточнила Ирина.
– Ну да, вызвали «скорую». Отволокли в больницу.
– А что врачи говорят? – спросила Ирина.
– Вирус какой-то…
– Вот и хорошо. Убьют вирус. Будешь жить.
– Буду, наверное. Только зачем?
Помолчали. Послушали тишину.
– Я не смотрю вперед, потому что впереди исход и безнадежность. Я смотрю только назад, где в золотом луче бьется наша любовь…
Покаяние в конце пути. Осознание своей ошибки. И что с этим делать? Жизнь прошла. Без него. А какая могла быть жизнь… Не надо ничего, ни денег, ни славы, только бы смотреть в его лицо и плыть над крышами, как на картинах Шагала.
– Помнишь, ты хотела прийти и плюнуть на мою могилу?
– Помню.
– Не придешь.
– Почему?
– Лень будет тащиться на кладбище.
– Я не приду потому, что ты не умрешь. Ты будешь всегда.
– И ты будешь всегда, – отозвался Павел.
Время разрушает все: дворцы, людей, целые государства. Даже великая Древняя Греция стала захолустьем. И только настоящие чувства неподвластны энтропии.
В комнату вошла Габриэла. Ирина молчала.
– Ты плачешь? – спросил Павел.
– Нет. Мне неудобно говорить.
Павел прервал связь.
В трубке забились короткие гудки. Ирина держала трубку у лица. Слушала гудки. Они были похожи на биение сердца – его и ее. Один ритм. Одинаковое наполнение. Общая музыка.
Искусственный пруд
Мой дом стоял возле искусственного пруда. Зимой вокруг него пролегала накатанная лыжня, летом – заасфальтированная прогулочная тропа. Очень удобно.
Дом, в котором я живу, – типовая, блочная башня. На Западе такие дома строят для арабской нищеты, а у нас для творческой интеллигенции. Свою квартиру я получила от киностудии «Мосфильм». В нашем доме живет много знаменитостей.
По другую сторону пруда разбросаны двухэтажные оштукатуренные коттеджи, как в Цюрихе. Здесь живут иностранцы, приехавшие работать в Россию. Городские власти сдают эти коттеджи в аренду.
Перед коттеджами стоят западные машины – длинные и сверкающие. Перед моим домом – отечественные «Лады», консервные банки из Тольятти. Разница бросается в глаза.
Вокруг пруда гуляют иностранные детишки с мамами, те и другие легко одеты: яркие курточки, шарфы. Наши дети, как правило, закутаны, мамаши в тяжелых шубах – двигаются, как пингвины.
Вокруг пруда образовался кусочек Европы.
В один прекрасный зимний день я решила пробежаться на лыжах, подвигаться и подышать чистым морозным воздухом.
