после этого взглянул на балахонского воеводу Голенищева. Тот развалисто сидел за неприбранным грязным столом, серое одутловатое лицо было потным, волосы слиплись, висели спутанной куделью. Густо несло винным перегаром. Встретившись глазами с Алябьевым, он хотел что-то сказать, но тут, словно треснув, замолчал последний колокол на церкви.
Кончилася твоя обедня, Степан, спокойно произнес Алябьев. – В Нижний-то добром звали тебя, не захотел пожаловати. Мы уж сами к тебе, не обессудь. Вот и узрели, каково править.
Пропади все пропадом, – вяло тряхнул тяжелой головой Голинищев.
– Узрели – худо у тебя, – словно не услышав его, продолжал Алябьев. – Без почета нас встретил, без пальбы. Где ж твой пушечный наряд? Где ров-то перед острогом?
– Наряд? – смурным взглядом посмотрел балахонский воевода. – Ужели у меня наряд? Старые пушчонки, а к ним и зелья-то нет.
– А ров?
– Какой ров, прости господи! – заперебирал пухлой рукой схватцы- застежки на мятом кафтане Голенищев. – Небось ведаешь сам, что на низах, на болоте стоим. Все ямы водой всклень заливает. Застыла вода, и заместо рва – гладь.
– Пошто же войной на нас пошел, раз кругом поруха у тебя?
Голенищев потянулся к ковшу, судорожно отхлебнул из него. Пот катился мутными градинами по лицу.
– Пью, а не пьянею, – то ли подивился сам себе, то ли подосадовал балахонский воевода. – Всюду смута, даже челядь от рук отбилась. Вот вы Шуйскому, а мы Дмитрию крест целовали. Ано веры ни у вас, ни у нас нет. Все едино – смута. Тяжко душе-то…
– Оно и не диво, – гнул свое Алябьев.
– Поспешил Тимоха, – впадая в хмельную сонливость, скрежетнул зубами Голенищев. – А то бы по-иному дело стало. Поспешил, первым хотел славу добыть. Нет бы обождал дни два… Понеже бы он с одного боку, а князь Вяземский с другого навалилися… Поди, князь-то днесь уж к Нижнему подходит.
– Брешешь! – резко оборвал воеводу Алябьев и поднялся с лавки.
Голенищев хрипло, с издевкой засмеялся.
Шумно протопали по сеням, распахнулась дверь. Алябьев подслеповато взглянул на вошедшего, не разглядел в скудном свете.
– Кто таков?
– Али не признал, Андрей Семенович? Ждан я, Болтин.
Молодой рослый ратник, лихо примяв меховую шапчонку на пышных волосах, с простодушно молодцеватым видом шагнул к воеводе. Алябьев сразу вспомнил, как тот горячил коня, вырываясь из рядов в погоне, – петушист, неосторожен дворянчик, того гляди – голову сломит.
– С какой вестью?
– Казанские люди с нашими сцепилися. Беды бы не вышло.
У самой двери Алябьев обернулся к Голенищеву, сказал сурово:
– В Нижний готовься, на правеж за измену твою государю.
На крыльце наказал стрельцам:
– Стеречь пуще глазу!
3
В дальнем конце посада, куда поскакал Алябьев с Болтиным, перед скопищем избенок, покрытых соломой да лубьем, тесно сомкнулся десяток мужиков с копьями. Чуть впереди них дюжий круглолицый детина без шапки, в распахнутом нагольном тулупе выставил перед собой рогатину. Обочь него твердо, будто врос в землю, стоял русобородый коренастый ратник с пронзительными бесстрашными глазами, держа на весу боевой топор.
– Не замай! – баском кричал встрепанный детина теснившему его вертким конем Микулину.
Стрелецкий голова явно потешался над неуклюжим по-медвежьи юнцом, словно затеял с ним игру, которую, изловчившись, мог закончить молниеносным ударом сабли. Позади него, привставая на стременах, вытягивали головы улыбающиеся стрельцы.
– Уж я тебя угощу, – обещал Микулин детине. – Погоди, угощу, прыткий!.. Помаши, помаши орясиной-то. Сведаешь, каково вступаться за изменников.
– Неужели их воевати? – уверенно вышел вперед, отстраняя плечом детину, ратник с топором. – Их?! – Он кивнул на избенки, из-за которых высовывались испуганные лица баб и ребятишек. – Побойся бога, удалец, да норов безумный укроти. Кого зорить вздумал?
Взгляд встретился со взглядом, как сталь ударилась о сталь. Микулин отвел глаза. Не раз ему приходилось лицом к лицу встречаться с супротивником: и в астраханских прокаленных степях, и под Царицыном, и под Казанью, где он под началом воеводы Шереметева недрогнувшей саблей утихомиривал смутьянов. Всякий, кто осмеливался перечить ему, разрубленным падал под хряским, с оттяжкой нанесенным ударом.
Рука уже напряглась для замаха, но сперва захотелось все же чем- то унизить жертву. Он сызнова тяжелым взглядом вперился в ратника и сызнова словно ударился о неустрашимый ответный взгляд.
– С переметчиками заедино, – зарычал, брызгая слюной, разъяренный Микулин. – С ворами! По Ивашке Болотникову заскучал, пес!..
Но вместо того чтобы взмахнуть саблей, бешено развернул коня.
– А ну запаливай солому, ребята! Поджигай воровское гнездо да зараз и оных таракашек поджарим.
Алябьев с Болтиным подоспели в самую пору, когда уже задымились труты. Нижегородский воевода властным жестом остановил поджигателей и, утишающе посмотрев на Микулина, подъехал к мужикам. Те торопливо поснимали шапки.
– Чей будешь? – обратился он к ратнику с топором, углядев в нем зачинщика.
– Кузьма Минин сын Анкудинов, – полным именем назвался тот.
– Наш человек, нижегородский, – заторопился известить воеводу открытая душа Болтин, – из торговых людей.
– Пошто торговлю оставил? – строго спросил воевода.
– Не время торговать, – рассудительно отвечал ратник, – зане ты сам, воевода, на Соборной площади охотников скликал: некому-де Нижний оборонить.
– Верно! Обаче смуту затеваешь.
– К чести ли нам разбойничать, коль сами супротив воровских лиходеев поднялися? – потвердел голос Кузьмы.
Воевода оглядел смиренно стоящих мужиков, кособокие избенки за их спинами, жавшихся к бабьим подолам замерзших ребятишек – ох, голь да беднота.
– Твоя правда, торговец, – вздохнул он. – Твоя правда… Токмо
