тех, кто мечтал послать ракету в звездные миры. И долго люди ломали себе голову над тем, что оказалось просто: ракета-носитель! Две, три ступени, пять ступеней… Нашей 'тау' тоже нужна частица-носитель, надежная, долговечная. Поняла?.. Как ни смешно, мой друг, даже я сам боялся того, что делал, пока экспериментаторы не сказали: 'Да, все так…' Честное слово, Тимка, мы взялись за руки и прошлись настоящим индейским хороводом. И только один из семи вместо индейской пляски сидел себе на стуле и сосал трубку с таким видом, словно ему нас жаль. Леонид Петрович. 'Ну вот и поплясали, молодые люди, – оказал он с усмешечкой, – а теперь поглядим, стоило ли?' У нас и руки опустились. А он, не выпуская трубки, насмешливо эдак: 'Так, так!.. Какие милые стрекозёльчики!.. Выходит: если 'тау' удастся донести до заряда водородной бомбы противника – бомба обезврежена?.. Очень хорошо. Просто отлично… А противник спокойно спит, пока вы тут отплясываете эту качучу? То, что ясно нам с вами сегодня, завтра ясно и ему. Если нельзя полагаться на водородную бомбу, противник может отступить на шаг: обратно к атомной бомбе. Не такое уж большое отступление, а?' И тут, Тима, я понял: мой мозг ограничен в своем кругозоре, как умишко школьника.
Вадим Аркадьевич выпростал из-под себя затекшую ногу и стал шевелить ступней; подвигав пальцами, чтобы избавиться от иголочек зуда, заговорил взволнованно, страстно, что с ним бывало редко:
– Леонида Петровича считают настоящим ребенком в политике. Но в данном случае у него оказалось преимущество перед любым из нас – широта научного кругозора. На этот раз наука была политикой. Большое дело иметь такого учителя! Особенно в годы, когда ищешь самого себя. Какое счастье – школа! Далеко не все мы оцениваем значение этого коротенького слова. В молодости мы редко даем себе отчет: все, что будем строить, зависит от того, как положен фундамент. А кто способен уложить первые кирпичи без помощи учителя?.. Первый учитель!.. Стоят сотни памятников людям с бессмертными именами – ученые, писатели, политики и полководцы, полководцы, полководцы без конца… А кто подумал, что каждый из них, этих великих, должен был бы склонить голову при воспоминании о человеке, заложившем в их душу первые кирпичи будущего величия, – о первом учителе. Горит неугасимый огонь в память Неизвестного солдата – это справедливо. Но где же искусственное солнце, которое человек обязан возжечь в честь 'известного' учителя?!
Ченцов провел рукой по лицу. Казалось, его длинные пальцы цепляются за выпуклости лба, за длинный хрящеватый нос, за острый подбородок – так медленно вел он ладонью по лицу – сверху вниз.
– Впрочем, все это лирика… Лирика и лирика… Если быть откровенным, то сейчас меня занимает одно: что будет дальше с нашей 'тау'? Сумеют ли электронщики сохранить ее в снаряде или на самолете; сумеют ли самолетчики или баллистики послать куда нужно?
Вадим Аркадьевич оборвал речь: послышался скрип деревянных ступеней. Он нехотя спустил ноги с дивана и стал шарить в поисках туфель: смерть как не любил холодного пола.
2
Ченцов распахнул дверь.
– Андрей!.. Входи!
За руку втянув Андрея в комнату, Ченцов ласковым толчком в грудь заставил его сесть на диван.
Андрей долго тер платком мокрое лицо. С возмутительной, на взгляд Ченцова, медлительностью и педантичностью складывал платок. Даже в карман его прятал как-то особенно неторопливо и тщательно.
Ченцов не выдержал:
– Слушай, Андрей, не надо ни одного лишнего слова. Мне нет дела до того, что и как вы там делаете. Но я не в силах больше томиться: знать, как это меня интересует, и вести себя подобно какому-то…
– Много будешь знать, скоро состаришься… – Андрей рассмеялся. Он смеялся совсем не так, как в доме отца, и вообще держался иначе – словно был совсем другим человеком. – Если уж по науке… – Андрей сделал паузу и многозначительно подмигнул Ченцову. – Так вот: мы можем все!
– Как?
– Все!
Ченцова не удовлетворил такой ответ, но Андрей уклонялся от расспросов. Некоторое время Вадим Аркадьевич молча стоял у окна, глядя на дождь, и вдруг сказал:
– Идем. Пройдемся.
– В эдакую-то хлябь?
Но Ченцов уже накинул плащ и первым вышел на улицу. Сквозь шуршание дождя по деревьям бульвара был слышен скрежет троллейбусного провода. Сверкнув фарами, пронесся автомобиль. Из-под шипящих шин фонтан грязной воды ударил по плащу Ченцова. Впереди серебрилась будка регулировщика. Высоко горел огонь светофора. Друзья молчали. Ченцов шел быстро, согнувшись. Он втянул голову в воротник и засунул руки в карманы так, что ткань плаща обтянула плечи и худые крылья лопаток.
Справа мерцали огни Лужников. За ними электрической туманностью до самого горизонта светилась Москва. Слева высилась громада университета.
Шаги Андрея были мельче, но, широко размахивая руками, он легко поспевал за Ченцовым.
– Может быть, хватит, а? – проговорил он и остановился. – За каким чертом ты потащил меня в эту мразь? Я для тебя и без того уже нарушил режим.
– Ты нездоров?
– А по-твоему, режим нужен только больным и старцам – кому он вовсе и не надобен?
– А, понял… – Ченцов опять попытался заглянуть под капюшон Андрея. – Извини. Очень хотелось поговорить.
– Славно поговорили, – с добродушной иронией сказал Андрей, обведя вокруг широким движением руки, и повернул обратно, к дому. – Не пойму, почему говорить нужно в первом часу ночи.
Ченцов склонился к самому его лицу. Казалось, вот-вот его нос, острый и длинный, как клюв большой тощей птицы, коснется лица друга.
– Не знаю, – неожиданно повысил голос Ченцов, – сумеют ли использовать это как нужно? Я не политик, но всем существом чувствую неразрывную связь между тем, что делаю, и самой высокой политикой. Нет сейчас более важной цели, нежели мир.
– Эва, куда: политика!
– Да, да, именно туда! Если вы, черт вас дери… Если ты и тебе подобные не сможете использовать 'тау' для ликвидации этого ужаса, грош вам цена!
– Ой-ой-ой! – Андрей из-под капюшона посмотрел на Ченцова. – Уверен: у нас порядок. Только добейтесь габаритов. Пока ваша чертовщина – не Лайка и не Белка.
– Да, габариты – это ужасно, – пробормотал Ченцов. – Просто ужасно. – И устремился вперед, будто торопясь уйти от собственных мыслей.
– Постой, погоди! – рассердился Андрей. – Пожалуйста, не психуй. Поди скажи Тимоше, что ты гений, а твои 'тау' будут доставлены, куда и когда нужно.
– Желаю тебе… так желаю… – бормотал Ченцов. – И так я тебе, Андрюша, завидую. Ах, как завидую!.. Ты же можешь даже глянуть на луну с заднего фасада, а?!
– Поглядеть и – домой, чай пить. Удивительная штука – чай с молоком. И к нему мед. И знаешь, есть такие сушки – горчичные. Вот бы к чаю с молоком! Это да! По науке! После луны.
– Мерзость! Чай с молоком! Даже в детстве не мог…
Дальше до дома шли молча. Андрей сел в машину. Рука Ченцова лежала на опущенном дверном стекле. Он задумчиво размазывал капли дождя.
– И все-таки завидую: ты вот такой. У тебя такое дело. И вообще…
– Век летающего короче воробьиного.
– Ну, непременно уж…
– Я не о том. Существовать можно и сто лет. Да что толку! Речь идет о возрасте, когда можно летать. Чем стремительней совершенствуется самолет, тем меньше времени оставляется человеку для работы на нем.
