них подходящей невесткой (133-136). Потупивши светлый взор, она уступает страсти, которую сама возбудила в юноше, и поэт подробно описывает, как пастух снимает с богини ее украшения и платье, чтобы сочетаться с нею любовью (155-157). Божественное и чудесное оттесняется земным, бытовым, человечески-интимным.
В «Гимне к Деметре» похищение ее дочери Персефоны богом подземного царства обретает истинно драматический характер. Мы забываем, что речь идет о божестве. Перед нами убитая горем, глубоко несчастная мать. Когда Деметра просит, чтобы ее взяли в дом служанкой или нянькой, мы видим не сестру олимпийца Зевса, а бедную, бесприютную женщину, которая на старости лет должна идти внаймы к людям. В гимне отражены даже элементы исторической действительности. Вымышленная история о том, как Деметру захватили разбойники, чтобы продать в неволю, рисует типичные явления пиратства и развившейся работорговли. Правда, такие моменты здесь являются только попутными, но тем не менее представляют для нас большой интерес. Как памятники мифологии, гимны не теряют от этого своего важного значения, а в своей эстетической ценности от прямого отображения жизни — выигрывают.
Но эта непосредственность в восприятии мифа, пластичность видения мира богов и мира людей, неразрывных друг с другом, скоро уступают место рационалистическому отношению к мифологическому преданию, стремлению к его систематизации. Это ведет к радикальным изменениям самого жанра эпоса. В двух поэмах Гесиода2 «Теогония» и «Работы и дни» мир, отображенный фантастически, и художественно неприкрашенная реальность как бы предстают нам раздельно. Первая поэма — мифологическая — все же далека от героической саги. Пафос её — пафос познания. Хаос (пространство), земля, небо и преисподняя, море и океан, солнце и луна, день и ночь и другие явления космоса, а также земной природы и жизни персонифицированы в образах богов, титанов, нимф и их порождений, которые в своей совокупности, в своих связях и отношениях представляют мифологическую картину вселенной. Это была первая попытка воплотить гигантский замысел: свести многочисленные сказания о происхождении богов (теогонию) воедино, связать их в повествование о возникновении мира (космогонию). В этом плане поэма Гесиода — родоначальница ранней греческой натурфилософии, учения о силах и законах природы. Сам поэт говорит о вдохновляющих его Музах, что они «песни поют о законах, которые всем управляют» («Теогония», 66). Но систематизация мифов не приводит поэта к ученой сухости. В «Теогонии» еще много непосредственной и живой образности. Мифы об Уране, Кроне, сторуких и иных чудовищах поражают своей глубокой архаичностью, а образы этих и других богов — своей сырой, необработанной первозданностью и глыбистой монументальностью. Такая картина, как борьба с титанами (титаномахия, 674-720), по силе поэтической фантазии прямо грандиозна, и не случайно она вызвала многочисленные отклики в античном и последующем изобразительном искусстве. Особенной мощи достигает повествование о титаномахии в том месте, где в нее вступает Зевс. Если оно частично и навеяно гомеровским описанием схватки олимпийцев («Илиада», XX), так все же достаточно говорит и о собственном могучем поэтическом воображении Гесиода. О том же свидетельствует и поединок Громовержца с сыном Геи (Земли), стоголовым драконом Тифоном (820-868). Некоторые космические явления воплощены у Гесиода в образы исключительно прекрасные. Только тонкая художественная фантазия могла представить смену светлой и темной частей суток в таком виде:
Однако первоначальный замысел — нарисовать картину вселенной путем систематизации мифов и объединения их в своего рода ученый свод, — несомненно, сказался в стиле поэмы. Эпически свежее изложение мифа то и дело уступает в ней место отвлеченному олицетворению и нередко перемежается с простыми перечнями божественных родословных, своего рода каталогами потомков богов. Таковы, например, поименное, занимающее двадцать пять стихов, перечисление дочерей Нерея (240-264) и столь же длинный перечень детей Океана (337-362). В заключение последнего списка поэт должен сказать, что всех их, однако, назвать невозможно, так как имеются три тысячи дочерей — Океанид и столько же сыновей — Потоков.
Наряду с космическими силами и явлениями природы в поэме персонифицируются и явления человеческого бытия: труд и художественное творчество, дары цивилизации, болезни, голод, сон и смерть, зависть и раздоры. Им — в их жизненной реальности — посвящена другая поэма — «Работы и дни». Как по содержанию, так и по стилю она резко отличается от героической и мифологической поэзии, развивавшейся в русле гомеровских традиций. Рассказы о Прометее, Эпиметее, Пандоре, вероятно, перенесенные сюда из «Теогонии» или из другого произведения, имеют лишь иллюстративную функцию и в ткань поэмы органически не входят. В начале «Теогонии», в ее проэмии (запеве), поэт устами олимпийских муз характеризует два возможных пути эпического творчества:
Оставив «нас возвышающий обман» поэтической фантазии, Гесиод в «Работах и днях» избрал второй путь — жизненную правду. Обращаясь к своему брату Персу, отнявшему у него земельный надел, поэт говорит об этой частной кривде как о проявлении несправедливости, господствующей в обществе. Стыд и совесть, честность и правосудие из него изгнаны. Цари-дароядцы творят беззаконие, насаждают произвол. Их власть держится на силе, а где сила, там и право (192). Поэт крестьянства, Гесиод сравнивает плачевную долю народа, терпящего насилие аристократической олигархии, с положением соловья, попавшего в когти ястреба. Хищная птица говорит своей жертве:
Отраженное в этой древней басне сознание зависимости от произвола властвующей знати, чувство беззащитности перед превратностями судьбы и всяких бед обусловили безрадостное мировоззрение поэта.
Путь, пройденный человечеством, ему представляется как нисходящая смена ухудшающихся поколений.
