Ахилл, Диомед, Аякс, Гектор, Сарпедон и другие герои; здесь вызываются на поединки Творогоед, Грязевик, Норолаз. Там произносят воинственные речи вождь ахейцев Агамемнон, вождь дарданцев Гектор, здесь обращаются с боевым призывом к мышиному племени его царь Хлебогрыз, а к лягушкам — их властитель Вздуломорда. Там герои блистают медными доспехами, здесь шлемом служит скорлупка ореха, щитом — капустный лист, копьем — остроконечный тростник.
Пародируются и образы олимпийцев, решающие исход каждого боя в «Илиаде». Там, потрясая эгидой, Афина наводит ужас на воюющих, обращает в бегство, приносит победу или поражение. Здесь богиня беспомощна и жалка. Мыши изгрызли ее единственное платье, за починку которого ей трудно расплатиться — так она бедна, а лягушки своим кваканьем совсем лишили ее сна, и воинственная дочь Зевса не способна справиться ни с теми, ни с другими. Чтобы не пострадать от развернувшейся страшной битвы, олимпийцы удаляются на высокую вершину, среди них и сам Громовержец. Так выглядят в «Батрахомиомахии» боги и герои, о которых повествуется по всем правилам эпического стиля, с его традиционным запевом, постоянными оборотами, повторами и эпитетами. Несоответствием содержания комичной басенной истории тону героического повествования вышучивается рабское следование гомеровской традиции в эпоху, которая требовала совсем иной поэзии.
Трагическая «Илиада» отзвучала в «Батрахомиомахии» юмористически.
Лирическая песня, в которой ее слагатель выражает прямо, «от себя», свое отношение к тому или иному жизненному явлению, к людям и миру, говорит о своих чувствах, мыслях и переживаниях, сопровождала человека испокон веков. Она народна по своему происхождению и бытованию. Мы находим ее образцы и в героическом эпосе. Чем, если не скорбной лирикой, являются плач Фетиды о судьбе ее сына Ахилла и горькие причитания Андромахи и Гекубы над трупом Гектора в «Илиаде»? Чем, если не воинственно-патриотическими элегиями, являются в этой поэме призывы к стойкости, с которыми герои обращаются к своим соплеменникам, отражающим на поле брани натиск врагов? А разве не к области лирики относится увещание, с которым Одиссей обращается к своему собственному сердцу:
Лирический элемент отмечен нами и в дидактической поэме Гесиода «Работы и дни». Но в VII-VI вв. лирика стала самостоятельным и притом главным, доминирующим родом поэзии. Она закономерно оттеснила героический эпос, отвечая требованиям нового общества, где человек был больше предоставлен собственным силам и возможностям, своей собственной судьбе. Личность становится как бы независимой, хотя в действительности остается связанной с обществом, но только иным образом и на иных началах. Это сказывается и в области художественного творчества. В предыдущую — эпическую — эпоху поэзия повествовала главным образом о событиях, подвигах и переживаниях, волновавших род, племя, объединение племен. Теперь она стала больше выражением состояний, стремлений, чувств и мыслей, волновавших отдельного человека, самовыражением его личности. Это и обусловило развитие лирики. Отношение к окружающему миру теперь у поэта целиком «свое», субъективное. Принадлежа к полису и откликаясь на его общественную жизнь, лирик и здесь выступает как индивидуальность. Даже у элегиков — Солона, Феогнида, — часто обращавшихся в стихотворениях на патриотические и социальные темы к традиционным афористическим суждениям, к народным сентенциям — гномам, выражаются не только общие, но и собственные мысли и чувства лирика. Общественное сознание здесь находит индивидуальное преломление в творчестве поэта. Отсюда происходят важные изменения как в содержании, так и в форме поэзии. Героический эпос повествовал о далеком прошлом. Лирическая песня обратилась к живой современности. Эпос воспевал потомков богов, лирика говорила об обыкновенных людях. Эпос был посвящен деяниям исключительного значения; лирика — главным образом моментам жизненным и злободневным. Эпос отлился в монументальную форму и сохранил множество неизменных оборотов — формул; как малый жанр, лирика более подвижна и почти не знает стойких форм и выражений. Именно в такой подвижной, отзывчивой, злободневной поэзии нуждалась наступившая эпоха ломки отживших социальных устоев, время непрерывного общественного брожения и бурления.
Типичным сыном этой эпохи и ее лучшим выразителем был Архилох. В истории литературы мало поэтов, чье «я» вылилось бы в стихах с такой же силой и непосредственностью, как у него. Из стихов Архилоха узнаем мы о его судьбе, горемычной судьбе наемного воина, которую поэт сумел с предельным лаконизмом и энергией обрисовать в одном двустишии:
Жалоба ли это? Или просто суровая правда жизни в стихах, равных которым по искренности лирика Европы не знала до «Большого завещания» Франсуа Вийона?
Нельзя не почувствовать этой правды и в отрывочной строке, в которой поэт характеризует свою солдатскую долю:
Служба наемного воина, на которой Архилох и погиб, даже не всегда обеспечивала поэту возможность прокормиться. В одном отрывке он признается, что вынужден, побираясь, протягивать руку (79). К богатству он, однако, равнодушен и не завидует даже многозлатному Гигесу (57).
Понятно, что человек с такой судьбой многое не принимает в жизнеотношении Гомера. К героической чести он относится не только равнодушно, но даже иронически. Оставить свое оружие в руках врага для гомеровского героя позор, а для наемного воина Архилоха кинуть в бою свой доспех и спасаться от гибели бегством отнюдь не постыдно, и поэт, ничуть не смущаясь, шутя, рассказывает о своем негеройском поведении (5). Понятие доблести ему чуждо. Посмертная слава, которой так дорожат гомеровские герои, для Архилоха не существует.
О ценности жизни, которую, потеряв, вернуть невозможно и которой поэтому рисковать не следует, Ахилл говорит лишь в момент кризиса своего героического сознания («Илиада», IX, 401 сл.). Для Архилоха такой взгляд совершенно естествен и разумеется сам собой.
Философия превратности судьбы, которую нужно встречать с душевной твердостью, роднит его лирику с «Одиссеей» (50 и др.). В поэме эти мысли выражаются ее главным «многотерпеливым» героем. Как общеизвестная истина, они высказываются здесь даже девушкой Навсикаей (VI, 188-190). У Архилоха этот
