— Ты угадал. Кто ещё может выглядеть и играть, как он?
— Господи! — пробормотал Джереми, проглядывая список действующих лиц и предполагаемых исполнителей.
— Вот именно. Я же говорю, что нельзя не догадаться.
— Боже, Маркус Найт!
— Конечно. Он поистине портрет Графтона, но написанный огнём. Вспомни его Хотспера! А Генрих Пятый? Меркуцио? А какой Гамлет!..
— Сколько ему лет?
— Сколько бы ни было, он никогда этого не покажет. Он может сыграть даже подростка.
— Послушай, а удавалось ли хоть раз поставить вещь с участием Маркуса, чтобы при этом не поднялись большие мутные волны?
— Ни разу.
— Говорят, что он в состоянии испортить моральный климат в любой труппе.
— Да, таков уж великий Марко.
— Помнишь случай, когда он внезапно прекратил игру и после паузы велел опоздавшим побыстрее садиться или убираться к чертям? После чего остальные актёры дружно провалили свои роли?
— Ещё бы мне не помнить. Имею непосредственное отношение к провалу, поскольку числился в режиссёрах.
— Говорят, что в последнее время он стал ещё более вспыльчив, ибо не находит в молодом пополнении ни капли рыцарства.
— По-моему, все это должно скрыть обычную раздражительность.
— Ладно, в конце концов это твоя пьеса. Кстати, я вижу, ты свёл в одном характере прекрасного юношу, обольстительного красавца и «мр. В.Х.»?
— Именно.
— Как ты посмел? — пробормотал Джереми.
— О, бывали и более сумасшедшие идеи.
— Ты, наверное, прав. Роль от этого только выиграла. Каким ты его видишь?
— Яркий блондин. Очень мужественный. Очень дерзкий.
— В. Хартли Грав?
— Возможно. Типаж подходящий.
— Разве его не считают плохим гражданином?
— Чушь.
— А «смуглая леди»? Розалин? Я вижу, ты проставил Дестини Мейд?
— Она так и просится сюда. От этой дамы невозможно отвести глаза. Она исключительно сексапильна и лично у меня вызывает ассоциации с клокочущей бездной. Она способна изобразить что угодно, если растолковать ей роль простыми английскими словами и очень-очень медленно. Кстати, она живёт с Марко.
— Может, кстати, а может, и не очень. А Энн Хэзэвей?
— Да любая не очень смазливая актриса с хорошим темпераментом, — пожал плечами Перигрин.
— Типа Герти Брейс?
— Да.
— Джоан Харт — очень милая небольшая роль. Я скажу тебе, кто хорош для Джоан. Эмилия Дюн. Знаешь её? Она работает в нашем магазине и понравилась тебе в том телешоу. В Стратфорде она была очень милой Целией, Нериссой и Гермией. Запиши её.
— Ладно. Видишь, я даже кляксу от усердия поставил.
— Все остальные роли не представляют сложности, насколько могу судить. Дрожь пробирает только при явлении невинного младенца.
— Он же умирает ещё до конца первого акта.
— И слава Богу! Меня приводит в полную растерянность видение немого подростка, который натягивает штанишки.
— Его будут звать Гарри.
— Или Тревор.
— Неважно.
— Декорации, чур, делаю я.
— Не будь ослом.
— Нет, согласись: ведь забавно вышло бы, а?
— Не волнуйся — ничего и никогда не будет. Я это нутром чую. Не будет ни-че-го: ни перчатки, ни театра, ни пьесы. Все это мираж.
Стукнула крышка почтового ящика.
— Ну вот. Судьба стучится в дверь, — заметил Джереми.
— Знаешь, на этот раз я даже гадать не буду, что там может быть, но по доброте душевной схожу и посмотрю.
Перигрин спустился с лестницы, вынул почту, однако для себя ничего не обнаружил. Наверх он шёл медленно и прямо с порога начал:
— Я же тебе говорю: ни-че-го. Все позади. Все растаяло, как мираж. Почта тускла и обыденна, как вода в канаве, и вся для тебя. Ой, извини!
Джереми разговаривал по телефону.
— Он как раз вернулся, — сказал он в трубку. — Будьте любезны, подождите секунду.
Затем Джер прикрыл трубку рукой и пояснил:
— С тобой желает побеседовать мистер Гринслэд.
Глава 3
Званый вечер
«Год назад, — думал Перигрин, — я стоял на этом самом месте. Проглянувшее из-за туч солнце позолотило башенку израненного „Дельфина“, и я буквально заболел этим театром. Я думал тогда об Адольфусе Руби, мечтал стать владельцем, как он… И пожалуйста! Видит Бог, я снова стою здесь, но теперь уже в лакированных ботинках, а не в своих прошлогодних башмаках».
Мистер Джей окинул взглядом подновлённые кариатиды, вставших на хвосты дельфинов, золочёную надпись над портиком, безупречно белый фасад и ажурное кружево решёток. Его взгляд излучал обожание, а в голове стучало: «Что бы ни произошло потом, это мгновение — прекрасно. Что бы ни случилось со мной, я буду оглядываться на сегодняшнее утро и говорить себе: был миг, когда я знал, что такое быть благословенным».
Пока Перигрин медлил перед зданием театра, из проулка к складам «Фиппс Браса» вышел человек.
— Доброго утра, шеф.
— Доброе утро, Джоббинс.
— Приятно смотрится, а?
— Да, красиво.
— Ничего не скажешь, сильно он изменился с тех пор, как вы тут нырнули.
— Очень сильно.
— Да уж… А вам сторож случайно не нужен? Можно ночью, можно днём — в любое время.
— Наверное, понадобится. А вы знаете подходящего человека?
— Есть такое присловье, что коли сам себя не похвалишь, то никто не похвалит.
— Другими словами, вы хотите предложить себя?
— Не буду врать, шеф, к тому и веду. Видите ли, там, внизу, для моей поясницы сыровато, ноет она часто. А отзывы у меня хорошие. Кого угодно спросите. Ну, как вы на это? Благосклонно или не очень?
