— Ну хорошо, — пожала плечиком. — Ладно.
— Я подожду тебя в машине у подъезда.
Она кивнула и позвонила в дверь.
Софья открыла через несколько секунд, я широко улыбнулся ей и поздоровался, как мог, учтиво.
Придется быть полюбезнее с нашей машинкой для убийств, а то как бы она не вздумала помешать мне с Кристиной…
— Жертву надо любить. Если вы будете к ней равнодушны, если единственным вашим желанием будет просто убить ее из каких-то своих личных соображений, это будет не жертвоприношение, это будет банальное убийство.
— Как же мы можем любить ее, если никогда не видели? — с сомнением спросила Рита.
— Но вы ведь любите Того, кому приносите жертву? Если вы любите Его, вы должны быть готовы отдать Ему какую-то часть себя. Себя, — а не кого-то вы должны принести в жертву. Или скажем так — в жертве вы должны видеть себя. Загляните в себя и подумайте хорошенько — вы к этому готовы?
Они молчали, глядя на меня, бледные, напряженные, с горящими глазами.
Они не понимают, это слишком мудрено для их маленьких головок.
— А что, если я выбрал жертву среди вас?
За ними было так интересно наблюдать. Они боялись, никто из них не хотел умирать, но — случись такое в самом деле, пади мой выбор на кого-то из них, и они бы смирились. Не пытались бы сопротивляться, бежать, спасаться, они приготовились бы умереть.
Что-то умерло… Что-то родилось…
Когда они смотрели мне в глаза, когда они смотрели в бездонную яму, во тьме которой замечали присутствие чего-то по-настоящему Великого и Ужасного — что-то умирало в них и что-то рождалось.
— Когда вы будете убивать жертву, вы должны думать, что убиваете себя. Ее кровь должна быть вашей кровью, ее боль должна быть вашей… И тогда с вами случится то же, что и со мной… Я не смогу объяснить, что именно произойдет. Вы почувствуете сами… Каждый что-то свое.
— Когда? — хриплым шепотом спросил Антон.
— Ну когда же?! — простонала Оля.
— Сейчас…
Они переглянулись, заулыбались, их охватило радостное возбуждение.
— А… где же… она?
Она… Она… Она… Она говорит по телефону с мамой. Она растеряна и расстроена, разговор с мамой всегда действует на нее так — выбивает из колеи.
— Все хорошо, мамочка… У меня, правда, все очень хорошо, просто очень-очень! Конечно, я зайду, о-бя-за-тель-но! Просто сейчас столько дел навалилось… Завтра позвоню… Да не забуду, не забуду…
Потом она сидит и смотрит на телефон несчастными глазами.
Она думает — надо взять себя в руки, сбросить это наваждение и в самом деле заняться делами. Сессия скоро, а я в институте сто лет не была, маму сто лет не видела… Господи, почему я ни о чем не могу думать — только о нем?!
Это ненормально! Ну где же он… где же он так долго?.. Он так мало бывает со мной… Конечно, я такая домашняя, все время сижу и жду его, и я совсем не умею скрывать своих чувств! Но что я могу поделать, он такой красивый, он такой… Я люблю его. Я просто очень сильно люблю его, и без него, и вне его мне ничего не надо…
Ты примешь мою жертву? ТАКУЮ жертву? Ты должен ее оценить. Я думаю, ТАКОЙ жертвы тебе не приносил никто и никогда, за все твои тысячелетия.
И я надеюсь на награду, несоизмеримо большую, чем получали от тебя другие. Я надеюсь, что ты будешь ко мне справедлив.
…Инночка не понимала, зачем нам ехать куда-то, тем более в столь поздний час.
Ко всему прочему, шел дождь.
— У меня сессия скоро, я хотела посидеть позубрить хоть немного…
— У тебя куча свободного времени.
— Да… Но мне, правда, ужасно не хочется никуда идти.
— Ин, это очень важно.
— Для тебя?
— Для меня.
— Ну хорошо… Как мне одеться?
— Как хочешь.
— Хорошо… Тогда я надену джинсы и кроссовки.
— Как хочешь.
— Мы поедем на машине?
— Сначала на машине.
Инночка одевалась медленно и неохотно. Чувствовала что-то? Или просто не хотела выходить под дождь?
Она не очень хорошо выглядела в последнее время, казалась усталой, какой-то выжатой, обессиленной.
Я уже ждал ее в коридоре, одетый, когда она наконец вышла. Еще полчаса она зашнуровывала кроссовки, искала на вешалке ветровку.
— Мы надолго?
— Конечно, нет.
— Это хорошо…
— Что с тобой? Почему ты такая неживая?
— Да что-то плохо себя чувствую в последнее время, голова кружится и слабость…
— Ты не заболела?
— Нет… Наверное, надо гулять побольше.
Уже просунув руку в один рукав, она вдруг повернулась ко мне и обняла, зарывшись лицом в мой свитер.
— Ты знаешь… я… наверное…
Она не договорила, тряхнула головой, словно отгоняя дурацкие мысли, виновато улыбнулась и поспешно надела ветровку.
— Все! Пошли!
— Что ты хотела мне сказать?
— Ничего! Потом…
— Ну, пошли.
Я обнял ее за плечи, мы вышли из квартиры, спустились на лифте и под теплым моросящим дождиком заспешили к машине.
Инночка вышла из сонного оцепенения, только когда мы въехали в поросший бурьяном двор давно предназначенного на снос дома.
— Зачем мы здесь? — спросила она, удивленно оглядываясь по сторонам, и вдруг тихонько вскрикнула.
Одетые в черные балахоны, с надвинутыми на лица капюшонами, с двух сторон к машине медленно шли Ромка и Антон. В темноте, за пеленой дождя их фигуры выглядели зловеще и странно.
— Ой, Юрочка, посмотри, кто это?! Поехали отсюда скорее! Я их боюсь! Ну что же ты?!
Инночка затрясла меня за плечо.
— Пожалуйста, поехали скорее! Юрка!
Времени на то, чтобы включить зажигание и надавить на педаль, было предостаточно, зловещие фигуры не спешили, от них можно было легко удрать, но я сидел, как будто парализованный, опустив руки, склонив голову на грудь.
