решение примаковских проблем, не выдерживали никакой критики. Березовский
Но еще важнее другое.
Сейчас мы смотрим на все эти битвы за телевидение сквозь призму заранее известного итога. Мы уже знаем, что в 2005-м, после переподчинения REN TV новым послушным владельцам, в стране не осталось ни одного частного канала, сколько-нибудь независимого от государства. Что введен негласный полузапрет на профессию для самого известного тележурналиста Леонида Парфенова, который Гусинского-то как раз и не защищал. Что силовые методы борьбы с олигархами, впервые опробованные на НТВ и ТВ-6, оказались эффективнее экономических, и это привело к соблазну все проблемы решать с помощью подконтрольной прокуратуры и зависимого суда. Однако ж тогда, в 2000-м и 2001-м все еще не было окончательно решено; плана тотального уничтожения независимого электронного вещания не существовало. Была конкретная задача: информационное зачехление. Она бы и осталась локальной задачей, если бы развитие страны пошло по другому руслу. По тому, который оформился в общественном запросе
НА ПУТИ К ЭПОХЕ МУЛЯЖЕЙ:
ПАРАДОКСЫ ПОЛИТИЧЕСКОГО ПОСТМОДЕРНА
Как же распорядилась новая политическая элита отпущенным ей кредитом доверия и невысказанным, но вполне различимым «наказом» нации? Она рассудила, что в условиях нестабильности, разброда и шатаний двигаться вперед, реформировать экономику и восстанавливать государство невозможно и бессмысленно. Равно как бессмысленно дискутировать о гражданской нации и ее базовых ценностях, когда бедность выпирает наружу. Наоборот, нужно поменьше произносить сложных слов, а побольше людей успокаивать, укачивать их, убаюкивать на волнах медийного покоя. Да, вокруг много ужаса, страха и крови — то финансовый кризис случится, то дома взорвут, то «Норд-Ост» приключится, то Беслан, — но массовое сознание следует развернуть туда, где ему будет легко, спокойно и уютно; под этим символическим прикрытием можно незаметно провести либерально-экономическую спецоперацию, продолжить преобразования.
А где массовому сознанию легко, спокойно и уютно? В воспоминании о советской молодости. Очереди из памяти выветрились, пожизненное ожидание квартир и парткомовское унижение тоже, забыт непоправимый разрыв между декларациями номенклатуры и ежедневной практикой нормальных людей; солнечная, радужная оболочка молодого счастья осталась. Хорошо ж, сказала власть, вот вам, ребята, пряничек: советский гимн Александрова с перелицованными стихами гимнюка Михалкова, красное знамя для армии, золотая звезда для нее же; берите, не жалко. У нас еще есть. А тем, кто тоскует о тысячелетней истории России, предъявим имперский герб. Всем сестрам по идейным серьгам. Вы тут повозитесь немного, поиграйте с косточкой, погрызите ее, а мы тем временем проскочим со своими реформами. Не беда, что советское противоречит русскому, что гимн расходится с гербом. Это же только знаки. А знаки, как нам говорит всесильное учение постмодернизма, значения не имеют.
Вектор пути был определен, эстетика нового государственного пиара сложилась; оставалось подождать первых результатов.
Что же мы имели к середине первого путинского срока?
Я вовсе не хочу сказать, что не следовало терапевтически воздействовать на больное от пережитых потрясений население. Или что прежние Думы были лучше нынешней. Скорей наоборот: эта хоть какую-то законодательную базу в состоянии обеспечить, прежние в основном грызлись. Нет оснований сомневаться в том, что абсолютное большинство россиян восприняли возвращение советской атрибутики в имперской упаковке сентиментально. Но знаки все-таки имеют значение. Хуже того; они способны проецировать свое скрытое значение на окружающую реальность и ее преобразовывать. В чем очень скоро пришлось убедиться.
Сначала под мощные звуки советского гимна с православным текстом была создана мощная партийная структура. С одной-единственной целью: обеспечить бесперебойное голосование за правильные законы. Если «партия Ленина, партия Сталина» (в более поздней редакции — «сила народная») до последнего издыхания твердила, что она — ум, честь и совесть, то есть претендовала на разум человека и его сердце, то «Единая Россия» претендовала только на силу, ни на что больше: «В Единстве — сила». А где сила, там не надо ума и тем более сердца. В этой партии смогли ужиться образованные карьерные прагматики самых разных взглядов, от социалистических до либеральных, серые ничтожества, вплоть до бывших водителей некоторых партийных вождей, бюрократические циники; разница в оттенках и даже цветах оказалось несущественной.
Талантливые создатели весьма успешного с технологической точки зрения партийного продукта успокаивали оппонентов: чего вы ежитесь? Почему брезгуете? Мы же не лезем вам в сознание и в душу; нас не интересует тонкий общественный организм, нам нужен только работоспособный государственный механизм, мы его и создаем. Причем делаем свою работу куда лучше, чем делали ее предшественники, изготовители проекта «Наш дом — Россия». Что же до черномырдинских шуточек — «что бы ни строили, получается КПСС», — то глупости все это; никакой реставрации нет и быть не может. Только стилизация. В виде гимнографических муляжей. В виде муляжей партийных. Все ненастоящее. Настоящие — только реформы, которые мы будем проводить под прикрытием химер. Когда изготовим их достаточно.
Но как-то так получилось, что, сказав «а», пришлось говорить и «б»; я имею в виду административную реформу.
Вообще-то она замышлялась не по советскому, а по американскому образцу: разделение правительственных органов управления на министерства, имеющие политические функции, и агентства, имеющие функции финансовые. Но в том и фокус, что американская управленческая машина —
Что же пришлось сделать? Пришлось надстроить неработоспособную систему, дополнить ее. Над новыми министрами, многих из которых руководимые ими отрасли попросту отказались признавать, были поставлены советники президента. Тот же министр культуры и массовых коммуникаций Александр Сергеевич Соколов удивлялся: в министерскую бытность Михаила Юрьевича Лесина руководители
