день, когда она пришла к нему на свидание в сад «Эрмитаж».
Они договорились встретиться утром. Федор не пошел в Ленинку. Он ждал Варю у белой беседки в глубине сада. Она пришла в белом платье с вязаными кружевами, какая-то воодушевленная, и сразу сообщила ему, что решила все-таки поступать в следующем году. Видимо, это решение ее успокоило: она уже не плакала, глаза светились одной только чистой радостью. А к вечеру, Федор сразу это заметил, они начали светиться еще и нежностью к нему…
Он посмотрел в эти ясные васильковые глаза и сказал:
– Варя, я тебя люблю. Выходи за меня замуж.
Она растерялась настолько, что чуть не заплакала снова. И опять-таки уже потом объяснила ему, что он казался ей таким взрослым, таким недосягаемым, она так робела его, что никак не ожидала от него этих слов.
– Ты меня не любишь? – спросил Федор.
Это было главное, что ему было необходимо понять. Все остальное вытекало из этого, и он искал первое звено в логической цепочке.
Варя смутилась так, что щеки залились алым.
– Люблю… – чуть слышно проговорила она.
– Ты веришь, что я тебя люблю?
– Да…
– Тогда будь моей женой, – повторил он.
Варя молчала, смотрела на него снизу вверх ясными своими глазами.
– Спасибо, – сказала она наконец. – Я не думала, что это может быть. – И поспешно добавила: – Я буду.
Ее слова светились такой же наивной чистотой, как и взгляд.
– Осенью я уезжаю в Прагу, – сказал Федор.
– Без меня? – расстроилась Варя.
Она правильно понимала суть событий и сразу обращала внимание именно на суть.
– С тобой, – сказал Федор.
Он тоже предпочитал обозначать самое существенное, и тоже сразу. Тогда Варя еще не считала, что это делает его похожим на робота.
Родителям Варя не то что понравилась или не понравилась – они просто одобрили его выбор. Федор и не сомневался, что так и будет.
Зато всем трем девчонкам она не понравилась категорически.
– По-моему, твоя ангельская птаха – никакая. Пресна, как аптечная вода, – заявила Александра.
– Федь, ну если она тебе нравится, то, конечно, ладно, – разрешила Кира. – Но мне кажется, васнецовской Аленушкой лучше любоваться в Третьяковке.
Люба ничего не сказала, но, Федор видел, только потому, что онемела от самого факта его женитьбы. Люба была в него влюблена с рождения, это все знали, и он тоже, но никто, включая его самого, не воспринимал ее влюбленность всерьез.
Саше он тогда сказал, что эпатаж ее не красит, Любе ничего не сказал, чтобы не расстроить ее еще больше, а Кире…
Кира позвонила, когда Федор подошел к автобусной остановке. К счастью, на Николиной Горе остались еще люди, которые пользовались общественным транспортом, поэтому отсюда можно было выбраться автобусом.
Он обрадовался, услышав в трубке Кирин голос: это был хороший противовес всему его сегодняшнему общению.
Федор не видел ее уже недели две, потому что, как только озаботился поисками работы, на него посыпалось множество предложений, и он проводил все дни во встречах с возможными работодателями.
– Ты что делаешь, Федор Ильич? – спросила Кира.
– Автобуса жду на Николиной Горе.
Он вкратце рассказал Кире, как провел сегодняшний день. Про влажный Иннин взгляд рассказывать, правда, не стал.
– Автобусом ездить на собеседования, претендуя на должность в топ-менеджменте, это как-то чересчур экстравагантно, ты не находишь? – заметила она. – Надо тебе машину купить.
– Надо, – согласился Федор. Он не понимал, зачем ему машина и зачем вообще все. Но что голос у Киры какой-то не такой, это он понял. И поинтересовался: – А ты почему такая подавленная?
– Я не… – начала было Кира, но тут же согласилась: – Да, Царь, дела довольно паршивые.
– То есть?
– Наши органы опеки – это что-то за гранью добра и зла. Смотрят на меня как на врага народа. Одна тетка мне говорит: знаете, сколько таких, как вы, детей усыновляют, а через год обратно в детдом сдают? Ну почему именно таких, как я, можешь ты мне сказать?
– Не могу, – ответил Федор.
– А другая вообще знаешь что мне заявила? – В Кирином голосе кипело возмущение. – Вы бы сначала мужа себе нашли, а потом на ребенка претендовали! В Штатах, я думаю, такого не услышишь.
– В Штатах на этот счет такая бюрократия, какая здесь не снилась, – возразил Федор. – Детей там, по- моему, только ленивый не усыновляет, и все равно – душу вытрясут, пока разрешат. Мою соседку в Нью- Джерси полгода муштровали, когда она девочку пятилетнюю решила взять. На курсы ходила, психолог с ней работал, дома проверок сто перебывало. Заставили все дверные ручки в доме поменять.
– Почему? – не поняла Кира.
– Потому что они на взрослый рост были сделаны. Ребенок не мог до них дотянуться, это нарушает его права.
– Это, между прочим, разумно, – хмыкнула Кира. – А заставлять меня выходить замуж, это просто хамство.
– Но они же не заставляют.
– Но и Тишку усыновить не дают.
– Может, проще опеку оформить?
– Да я все пробую, – вздохнула Кира. – Но и с опекой ничего не выходит. Он же богатый наследник, все, видно, считают, что я за его деньгами охочусь. Да еще мамаша эта мутная. Говорят: а вдруг она на восстановление родительских прав подаст? Может, и правда подаст… – Голос у Киры стал совсем унылый. – Я, знаешь, Царь, каждый день домой возвращаюсь и думаю, что именно сегодня придут и его у меня отберут.
– Домой – это куда?
– В ту квартиру на Трехпрудном, которую Витя снимал.
– Почему туда? – удивился Федор.
– Я бы Тишку, конечно, к себе перевезла, но, знаешь, как-то боюсь его дергать. Он ко мне только-только привык и мало ли как отнесется, если я его на новое место начну перетаскивать…
– Кирка, – улыбнулся Федор, – не преувеличивай. Ты еще ручки дверные поменяй! Тихон обычный парень, что думаешь, то ему и говори.
– Я думаю, что его у меня отберут.
В ее голосе послышалось такое отчаяние, что у Федора сердце сжалось.
– Ты сейчас где? – спросил он.
– С работы еду. На Трехпрудный.
– Можно мне тоже приехать?
– Ой, Федь, конечно! Приезжай, поужинаем.
Она так обрадовалась, что это чувствовалось даже на телефонном расстоянии. Жалость сменилась в его сердце счастьем. Почему – непонятно. Хотя понятно, конечно…
Не срасталось его настоящее с прошлым, никак не срасталось. Это приводило его в уныние, которое вообще-то совсем не было ему свойственно, и будущее представлялось поэтому бессмысленным.
Он вернулся в жизнь, которая была его прошлым, и эта жизнь никак не хотела становиться его
