например, вряд ли можете этим похвастаться.
— Это почему? — живо спросил Филипп.
— Раз вас бросили четыре девушки, значит, они у вас были, — пояснил незнакомец. — Терять можно только то, что имеешь, а если ты что-то имеешь, значит, жизнь не так уж тебя обделила. Если честно, то лично мне ваш случай кажется смехотворным. Вы отличный малый и, без сомнения, сумеете быстро наверстать упущенное.
— Но я их любил, — возразил Филипп. — Мое сердце разбито.
— Когда так говорят, значит, все еще впереди, — заметил незнакомец. — У разбитого сердца не остается слов, чтобы оплакать свою боль.
— Вы эгоист, — сказал в сердцах Филипп. — Думаете только о себе.
— Я думаю о том, что передо мной вечность. Прощайте, даст бог, скоро свидимся.
И незнакомец свалился с крыши. Не раздумывая, Филипп прыгнул за ним. На уровне сто девяносто второго этажа он догнал незнакомца и схватил его за рукав.
— Вот мы и увиделись, — сказал Филипп. — Простите, как вас?
— Пончик Ляпсус.
— Филипп Фаэтон.
Они обменялись дружеским рукопожатием, не переставая падать.
— Долго еще? — спросил Филипп как бы невзначай.
— Сразу же видно, что вы непрофессионал, — заметил Пончик. — Потерпите. Еще каких-нибудь пять минут, и все. Вы не жалеете?
— Нет.
— А я да, — прервал молчание Пончик, когда они пролетали сто шестнадцатый этаж. — Предупреждаю вас, ощущение от соприкосновения с мостовой будет не из приятных, я бы даже сказал, немного болезненным.
— У вас случайно нет парашюта? — спросил Филипп, почувствовав, что его новый друг готов пересмотреть свое поспешное решение.
— Нет, — со вздохом ответил Пончик где-то на восьмидесятом этаже. — Мне никогда не везет. Бедная мама!
— У вас есть мать? — спросил Филипп с участием.
— Нет. Но ведь надо же о чем-то поговорить. Я бы сказал: «бедный я», но у самоубийц это не принято.
— Вы хотите жить?
— Очень, — признался Пончик на тридцать втором этаже. — Только это все равно бесполезно. Ничто в этом мире не зависит от наших пожеланий.
Наперерез самоубийцам с сиренным воем несся перехватчик мышкетеров. Капитан мышкетеров, надсаживая голос, орал в репродуктор:
— Стойте! Вы нарушили воздушное пространство! Стоять смирно, руки за голову! Будем стрелять!
— Все кончено, — слабо шепнул Пончик и зажмурился. Они уже не могли остановиться. Незачем стрелять, господин капитан. Какие претензии? Самое обыкновенное дело. Подумаешь, упали двое и…
Тогда-то Филиппу и пригодилось его умение летать, в котором он никогда никому не признавался. Его тело потеряло свой вес; его понесло, как былинку, он воспарил вверх, затем его прибило к стене здания, которое издало при столкновении протяжный, мелодичный звон. Вспомнив о Пончике, он ринулся вниз и выудил его на третьем этаже. Оба мягко приземлились на красный асфальт, после чего Пончик открыл глаза — и зашатался. Филипп поддержал его.
— Надо же, как удачно мы прыгнули с вами, — сказал он, придавая голосу беззаботность.
— Но почему… — в смятении пробормотал Пончик.
— Первый блин всегда комом. Хотите, попробуйте еще раз, а с меня хватит.
— С меня тоже, вы исцелили меня, — выдохнул Пончик, орошая слезами благодарности бесчувственный асфальт.
С того памятного дня они крепко подружились. Филипп помогал Пончику, как мог, и тот безропотно принимал его помощь. Правда, иногда Пончик позволял себе возмущаться опекой, которая ранила его самолюбие, и тот уступал. Истинная дружба не боится недоразумений; они только укрепляют ее — если, конечно, не разрушают окончательно. При всем уважении к Филиппу Пончик не скрывал, что считает утомительной жизнь в хрустальном доме, который постоянно что-то наигрывает, и не мог взять в толк, зачем его другу понадобилось связывать себя с Матильдой, по его мнению не представлявшей из себя ничего особенного. Впрочем, всем было известно, что Пончик начисто лишен практической жилки в том, что касается дел житейских, и Ромул с блестящими глазами растолковал ему, что наконец-то он «раскусил этого Филиппа» и что, несмотря на кажущуюся простоту, тот все-таки оказался малый не промах. Невезучий Пончик вечно умудрялся встревать в самые невероятные истории, и Филипп сгорал от желания узнать, что могло с ним случиться на этот раз.
— Это шуба, — с убитым видом объяснил Пончик. — Я не знаю, что с ней делать.
Филипп терпеливо ждал, что последует за этим заявлением, но гул реактивных двигателей приземляющегося аэромобиля на мгновение перекрыл шум в кафе. Двери распахнулись, и вошел Серж Сутягин. Вообще-то он не принадлежал к компании друзей; они считали его гномоном и занудой и имели на то все основания. Почему-то, однако, он направился прямиком к ним.
— Привет всем! — прокричал он, изображая сердечность. — А, и Филипп здесь!
— Привет, — сказал Филипп, без всяких задних мыслей пожимая холодную сутягинскую руку. Бесцветные глаза Сутягина скользнули по его лицу. Гномон поморщился; ему показалось, что Филипп слишком сильно сжал его руку и, конечно же, сделал это нарочно. И без того плохое сутягинское настроение разом ухудшилось.
— Какая тачка! — восхитился Ромул. — Где угнал?
Среди друзей, когда кто-нибудь покупал новую машину, считалось хорошим тоном говорить, что он ее угнал.
— У Вуглускра, — небрежно обронил Сутягин. — Старик продал мне ее за примерную службу в просроченный кредит. — Он лгал; машина не принадлежала ему. На самом деле его просто назначили шофером — возить Матильду и ее подруг.
— Клянусь дохлым фламинго! — вскричал Гаргулья, любивший вычурные клятвы (особенно после третьего коктейля). — За это надо выпить. Говорят, Вуглускр страшный жмот.
— Редкой души человек, — учтиво вставил Сутягин и обернулся к бармену: — Мне «Плесень на вальсе», пожалуйста.
Все зашумели, поздравляя Сутягина; в редком поздравлении не было скрытой насмешки, но гномон принимал все за чистую монету. Опустив глаза, он почтительно расхваливал своего патрона и службу у него, по сравнению с которой потускнело бы и пребывание в раю. Гномоны всегда уважают вышестоящих и безропотное повиновение им почитают высшей добродетелью свободного человека. Эта рабская мораль пресмыкающегося коробила Филиппа, слишком чувствительного к тому, что противоречило его понятиям о человеческом достоинстве. Не дослушав, он обратился к Пончику.
— Так что с шубой? Кстати, я думал, что теперь лето.
— Теперь-то да, — ответил Пончик, отрывая взгляд от сутягинской машины, — но когда-нибудь будет зима. Обо всем надо думать заранее.
— Не надо, — сказал Филипп решительно.
Его светлые, хрустальной чистоты и глубины глаза затуманились. Он снова видел Ее; и видение было таким ярким, таким живым, что ему стоило труда отогнать его от себя.
— Мало ли что может случиться, — уклончиво добавил он.
— Вот и я о том же, — терпеливо пояснил Пончик, который, как всегда, истолковал его слова по- своему. — Поэтому я купил шубу из китайской собаки. Дешево, удобно и практично.
— В самом деле? — спросил Филипп, допивая свой коктейль.
Пончик ответил не сразу. Вид у него был удрученный.
