Будущее живет в технике, это несомненно, когда я смотрю на хром приборных панелей, на подрагивающие стрелки, лучащиеся фосфором, я вижу… год двухтысячный, не меньше. Он далек и невозможен, и я наверняка его не увижу, но двадцать первый век уже здесь, его ростки уже в нас и вокруг нас. Однажды я летал на самолете. Я совсем не смотрел в окно, земля, раскинувшаяся под крыльями, совершенно меня не интересовала, я вообще не открывал глаза весь полет, захваченный ощущениями техники. В самолете существовало будущее, оно пахло, дрожало и двигалось вперед.
Машина остывала, цокала железом двигателя, поскрипывала пружинами диванов и хрустела пружинами, по стеклу полз заблудившийся слепень. Жарко, безоблачно, ни ветерка, река блестит, как нержавейка. И черные квадраты плотов, длинной гусеницей изогнувшейся поперек плеса. На противоположном берегу пляж, костер, уху варят, Саныч здесь вырос, у воды и ветра.
Лодки на берегу, как тогда, и сети, покачиваются на ветерке, бревна, сгнившие над водой и похожие на мертвых крокодилов, коряги, выброшенные течением, речной запах, в котором смешивалась вода, древесина, рыба и свежие огурцы.
Теперь уже узнавалось. Да, я уже был здесь. В конце сорок второго, под Новый Год. Лодки, они вот так же лежали, выставляли горбы из под снега, а ничего остального тогда я не заметил. Дом двухэтажный, крыша из дранки, все, как Саныч рассказывал, и там, на втором этаже его комната.
Почему-то не хотелось встречаться с его матерью. Вряд ли она узнает меня, все-таки пятнадцать лет прошло, давно уже, и не самые веселые годы. Что я ей скажу вообще? Что мне повезло?
Появился писатель. Без пиджака, в белой пузыристой рубахе, пропотевшей подмышками. На лбу наливался фиолетовым синяк, завтра вообще почернеет.
– Все в порядке, – сказал он. – Можно идти. Жаль, Екатерины Алексеевны нет, тебе, наверное, интересно было бы с ней поговорить. Заболела, в области сейчас. Вы ведь встречались?
– Да. В сорок втором…
Зачем мы сюда приехали? Я думал, что для этого как раз. Мы сядем за стол, поедим пирогов, мать Саныча станет рассказывать, ну, и я что-нибудь расскажу. А что теперь делать?
– В сорок втором, помню-помню… – писатель открыл багажник.
Сунул в зубы папиросу, задымил.
А я вот так не могу. Курю, конечно, помогает, но чаще трех папирос в день не получается. Все вокруг курят, наверняка в этом что-то есть, главное понять.
– Конечно, мать я тоже расспрошу, потому, поподробнее… – писатель принялся жевать папиросу. – Дмитрий, как ты думаешь…
Он наклонился и достал из багажника автомат. Черный, новенький, мне показалось, что даже в смазке МП 40, все называли его «шмайсер». Последний раз я видел такой… Наверное в сорок седьмом, когда в очередной раз оружие сдавали. Тогда сосед, матерясь, вытряхивал из гаража трофеи: каски, ножи, вполне себе на ходу «Цюндапп», патефон, оружие. Немецкое, в основном. С тех пор нет. Поэтому сейчас, вот когда Виктор повесил автомат на плечо, буднично, обыденно, как теннисную сумку, у меня в животе заболело. Автомат выпадал. Солнце, парусиновые брюки, «Победа» – и машиненпистоль. И подсолнухи у дома, желтые шары. Или георгины… Кивают над забором – и машиненпистоль.
Но «шмайссера» писателю было мало, он достал еще и ППШ.
Наш был не таким веселым, лак на прикладе облез, диск в царапинах, заслуженный аппарат, не удивлюсь, если на прикладе еще и зарубки, восемнадцать штук. ППШ писатель повесил на другое плечо, подошел ко мне.
– Подержи, пожалуйста, – писатель сгрузил на меня оружие.
Оно оказалось неожиданно тяжелым, оттянуло плечи, раньше мне казалось, что это все гораздо легче.
Зачем оружие? Зачем здесь?
– Ненастоящее, – сказал брезгливо писатель. – Небоевое то есть. К боевому давали в придачу милиционера, так что пришлось это взять.
Я заглянул в стволы, сначала в МП, затем в ППШ. Точно, небоевое.
– Как? – спросил писатель.
– Плечи режет.
– Потерпи.
Он снова полез в багажник, а я подумал, что у него, наверное, была шляпа. Такая же белая. И когда он заглядывал в багажник, она задевала за крышку. Так он ее и потерял. В Крыму.
Виктор достал камеру.
– Ты бы сказал, я бы «Лейку» прихватил, – сказал я.
– Тогда «Лейки» не было, – покачал головой писатель, – это старье то, что нужно.
Он захлопнул крышку багажника, взбудоражил пыль.
– То, что нужно, да. Пойдем.
– Не перепугаем людей? – я повел плечами, автоматы брякнули друг о друга.
– Нет, они готовы, я им все заранее объяснил. Не переживай… особо. Пойдем.
Писатель толкнул калитку.
Двор как двор, обычный, непонятные железяки, лопата у стены, сена полстога. Равнодушная дворняга, сначала думал, что дохлая, а она ничего, хвостом пошевелила.
В сенях сапоги, две пары, одежда на крючках, дверь тяжелая на массивных петлях, ничего этого не
