дверь.
— Это я запираюсь от моего шалопая, Владка, — сказала она вошедшей. — Звала его в дом ночевать, а он не пришел. Пусть же теперь в наказание спит на дворе. Ой, дети, дети! Одно горе с ними!
Она снова села на лавку, вглядываясь в Эльжбету глубоко посаженными маленькими глазками, сверкавшими на широком морщинистом лице.
— Я тоже… — начала та, стоя перед ней. — Я тоже сейчас пришла к вам, пани Вежбова, поговорить насчет дочки… то есть насчет себя… но ради дочки…
— А что? — спросила старуха. — Если денег занять, так нет у меня, нет.
— Не за деньгами я, — перебила ее Эльжбета. — А насчет того места прислуги у вашей знакомой пани в деревне.
— Ага! — медленно отозвалась Вежбова и задумалась. Потом, сделав такой жест, словно подносит что-то ко рту и пьет, спросила: — А как же
И, хихикнув, добавила:
— Таким важным господам я не могу рекомендовать пьяниц. — Это не то что служить у здешних горожан.
Эльжбета махнула рукой:
— Э, немало пьяниц вы уже рекомендовали на службу к господам — не счесть сколько! Кто нас на пьянство толкает, тот пусть пьяниц терпит! Что об этом говорить! Поторговаться со мной хотите? Ладно! Отдам вам весь задаток, что получу от хозяйки, только рекомендуйте!.. Я хочу уехать отсюда! В деревню, подальше от города. Поживу там год-другой — и авось отступится от меня бес, что меня опутал…
Вежбова смотрела на говорившую насмешливо и внимательно.
— А с чего это вы так вдруг?.. — спросила она.
— Вдруг? — повторила Эльжбета шепотом и в неожиданном порыве раздражения заговорила быстро и громко: — А откуда вы знаете, что это вдруг? Откуда вам знать, сколько раз я шла в шинок, и, не дойдя, возвращалась с дороги, и волосы на себе рвала, и слезами обливалась в своей конуре! Где вам знать, сколько ночей напролет я молилась богу, чтобы помог он мне опомниться и спас мое дитя? Ведь она растет и растет… И умница и красивая… А что с ней будет, если я себя не переломлю? Пора мне опомниться… Да только здесь ничего не выйдет: здесь на каждом шагу трактиры, и знакомых кругом много, и люди мне стыдом моим глаза колют! Уеду отсюда в деревню, на простор. Там день за днем течет одинаково. Там тишина… И не будет нужда в глаза лезть, и сердца ничего точить не будет… Я в деревне родилась и выросла. Когда увижу опять лес, и траву зеленую, и ручеек на лугу, так, может, может… О господи, смилуйся надо мной, дай силы!
Эльжбета говорила это с искренним и глубоким волнением. Дышала часто, прижимая руки к груди, и ее пылающее лицо было мокро от слез.
Старая Вежбова смотрела на нее все с большим любопытством, с ядовитой усмешкой на сморщенных губах.
— Ну, ну, — она закивала головой. — Попробуйте… попробуйте… Я вас рекомендую, отчего не рекомендовать, если обещаете, что не осрамите меня перед господами и не сделаете мне убытку… А задаток придется весь мне отдать…
— Я из него только башмаки себе куплю — нельзя же в панский дом босой, — робко заметила Эльжбета.
— Зачем тратиться на башмаки? Пожалуй, я вам свои дам… Поизносились они маленько, но еще годятся… А вы мне за них дадите ваш серый платок в клетку — на что вам два платка? Ну, а девчонку куда денете?
У Эльжбеты глаза забегали тревожно и угрюмо.
— Что мне с ней делать? — Она опять стиснула руки. — Родни у меня все равно что нет, — никто из них меня знать не хочет с тех пор, как случилось со мной несчастье… Куда мне девчонку девать? С собой взять не позволят!.. Приходится вас просить, чтобы вы ее к себе на это время взяли.
Заметно было, что с мыслью оставить дочь у Вежбовой она мирилась неохотно, опасливо и только потому, что это был единственный выход.
Старуха всплеснула руками:
— Упаси меня бог и пресвятая дева! Хватает мне забот с этим бездельником Владком…
— Пани Вежбова, голубушка вы моя, — начала Эльжбета, — ведь я от нее не отрекаюсь, не бросаю ее… Через год или два, как только почувствую, что господь сжалился, исцелил меня, так и вернусь. Буду работать и Марцысю к себе возьму.
— Через год-два! Срок немалый, милая моя, долгий срок! Сколько за это время твоя дочка хлеба моего съест! А я в нужде… Мне и так жить нечем…
— Да ведь я ее не брошу, — повторила Эльжбета. — Половину жалованья буду вам каждый месяц аккуратно за нее высылать, а другую половину — откладывать, чтобы были деньги на обзаведение, когда я вернусь и возьму девчонку.
Вежбова подумала.
— Ну, хорошо, пусть будет так, — сказала она, наконец. — Что поделаешь, надо иной раз человеку помочь. Перед отъездом приводи сюда дочку. Возьму ее в дом — может, будет от нее какая ни на есть подмога.
— Пусть помогает, пусть! — воскликнула Эльжбета. — Я не против того, чтобы она к работе приучалась. Заставляйте ее воду носить и огороды полоть, все делать… И что заработает, пусть вам отдает, а вы ей за это еды не жалейте и одежонку какую ни на есть справьте…
Она быстро наклонилась и поцеловала у старухи руку.
— Благодетельница! Мать родная! Будьте милосердны к бедной сиротке, не давайте ей голодать и шататься по городу да христарадничать… Когда провинится в чем, рук не жалейте, а напрасно не обижайте. А я вас до смерти за это благословлять буду, ноги у вас целовать буду, как у святой… Ведь вы должны для меня что-нибудь сделать… За все эти несчастные годы вы на мне кое-что заработали… И, если правду говорить, — самая моя тяжкая беда здесь, в вашей хате, началась, потому что тут я из ваших рук первую стопку этой проклятой водки приняла… Не хотела пить, а вы уговорили… Выпила в компании раз, другой… у вас, вот на этой самой лавке… А там и пошло…
— Ну, ну! — перебила ее старуха. — Хватит просить да плакаться! Завтра пойдем с тобой к пани, а через два дня приводи ко мне дочку и уезжай себе в деревню… Такое уж у меня сердце податливое — если кто попросит, не могу отказать…
Эльжбета ушла, а старуха, снимая с головы белый чепец, усмехалась про себя. Она, видимо, была довольна сделкой, выгодной для нее во многих отношениях.
— Никогда ей не остепениться, — бормотала она. — Не бывает этого, чтобы такая пьяница пить бросила… Ну, да ничего. Первое время она деньги посылать будет, а там девчонка подрастет, пойдет работать… А потом…
Она замолкла, словно не решаясь доверить свои планы даже грязным, закоптелым стенам лачуги. Задула каганец и легла.
Через два дня на тропе, которая шла от слободки вверх по склону оврага, появилась Эльжбета. Она вела за руку дочь. Марцысе уже было известно, что она остается у Вежбовой, и она шла, подпрыгивая, высматривая повсюду Владка, чтобы поделиться с ним этой новостью.
На крыше сидел голубь Любусь и, задорно вертя головкой во все стороны, громко ворковал, словно призывая кого-то. Увидев его, Марцыся звонко засмеялась.
— Видите? — воскликнула она, указывая пальцем на голубя. — Видите? Это Любусь! Это он меня зовет, меня и Владка! Сейчас мы полезем за ним на крышу… а потом побежим в слободку.
Они остановились у дверей дома Вежбовой. Эльжбета наклонила к дочке бледное и заплаканное лицо.
— Ну, я пойду. А вернусь через год или два. Так ты же помни, Марцыся, все, что я тебе говорила. Тихая будь, вежливая, слушайся Вежбовой… В город не бегай… Будешь помнить?
— Буду, буду! — рассеянно отозвалась Марцыся, заглядывая вглубь оврага в надежде увидеть там Владка.
— Марцыся! — снова заговорила Эльжбета. — Разве не жаль тебе с матерью расставаться? Ведь не
