Нине, чьей-то секретарше либо конторщице, если возникла опасность изведения камергерской солянки.
Конечно, не один Прокопьев опечалился. И меня предстоящее закрытие закусочной не обрадовало. Помимо всего прочего я опять ощущал себя винтиком. За меня принимали решения декоративный рабочий Шандыбин (уже тогда вошло в поговорку: «Умен, как Шандыбин») и декоративный крестьянин Харитонов. Этих бы удрученных народными заботами бессребреников снабдить серпом и молотом и отпустить постоять на свежем воздухе взамен утомившемуся мухинскому творению. Но названные двое и иже с ними пеклись обо мне на государственном уровне. Теперь, в случае с закусочной, дяди и тети с кошельками намерены были показать мне, кто и в моей повседневности хозяин. Впрочем, о моем существовании они и знать не знали. В их расчетах я входил в общую толпу способных принести выгоду.
Хотя, конечно, надо было дождаться решительного закрытия дверей закусочной, а уж тогда печалиться. Но мы до того привыкли пребывать в ожиданиях неприятностей и перемен к худшему (вроде бы возникло нечто полуустойчивое, но не верим в него, вот-вот упадут цены на нефть и нате вам - обвалы, дефолт, сухие лепешки), что для нас главным становится и не жизнь, а именно ожидание неприятностей. Или нелепиц и невероятных поворотов судеб. И поэтому естественным показалось в закусочной заявление уже знакомого Прокопьеву местного частного извозчика, водилы-бомбилы родом из Касимова, Василия Фонарева.
Васек, а день был холодный, с ледком на тротуарах, опять явился в майке и шлепанцах на босые ноги. Он заказал сто пятьдесят граммов водки с кружкой пива и весело направился к столику Прокопьева.
– Васек, а деньги? - брошено было ему в спину кассиршей Людой.
– Какие, Людмила Васильевна, деньги? - удивился Васек.
– То есть как, какие деньги?
– Да вы что! Денег теперь нет. Их отменили.
– Когда отменили?
– Сегодня утром.
– Все деньги?
– Не знаю, как в других странах. А у нас - все.
– От кого ты слышал?
– По телевизору объявили. Ровно в двенадцать.
– Ты сам слышал?
– Мне-то зачем? Полковник слышала. Сначала заплакала. Потом обрадовалась. Стерва!
– К вам опять, что ли, гуманоиды прилетали?
– Нет, не прилетали. Уже неделю как не прилетали. Совсем обнаглели. Башки бы им поотрывать! Вот полковник от расстройства и послала меня в «Красные двери» за бутылем.
– И деньги тебе дала?
– Какие деньги! - возмутился Васек. - Я же вам объясняю: деньги отменили. Вы, Людмила Васильевна, сегодня какая-то бестолковая. И зря вы сидите сейчас за кассой. Нет денег. Нет касс. И нет кассирш.
– Нет, Васек, погоди… - кассирша Люда и впрямь растерялась. - Последите за кассой (это - к Прокопьеву), я сейчас переговорю с администрацией…
Возвращения Люды Васек дожидаться не стал, а освободив от жидкостей кружку и стакан, ринулся, по всей вероятности, в магазин «Красные двери» выполнять указание стервы-полковника. Позволил себе лишь бросить Прокопьеву:
– Банка воды из Касимова за мной. А как же? Трехлитровая.
Беседа кассирши Люды с администрацией вышла долгой, возможно, со справочными звонками кому-то, из кухни кассирша выскочила в возбуждении.
– Где Васек-то? Где этот жулик? Деньги, видите ли, отменили! Сейчас мы его отловим, грабителя!
Она пронеслась мимо столиков, вырвалась на просторы Камергерского, разнесенному в клочья должно было стать частному извозчику Василию Фонареву, обижаемому гуманоидами! Однако опоздала Людмила Васильевна, опоздала! Не был ею отловлен шустрый нынче касимовский уроженец.
– И их облапошил Васек-то! - возмущалась, но при этом и радовалась Людмила Васильевна. - Попросил дать ему бутылку водки, мол, посмотреть, какого завода, не осетинского ли, потом объявил, что деньги отменены с полвторого и утек. А в «Красных дверях» все рты пооткрывали и будто в полы вмерзли. Вот ведь жулик! Вот ведь молодец отчаянный! Но ничего! Я его достану! Я его обнаружу! Я знаю, где его форточка! Я на него еще трех гуманоидов натравлю! Вот с такими ниппелями!
Следом в закусочной появились актер Николай Симбирцев, Прокопьев уже знал его фамилию, и первейший знаток прекрасного Александр Михайлович Мельников. Опять без церемоний они присели за столик Прокопьева. Об отмене денег они явно не слышали и к радости Люды оплатили выпивку и бутерброды. Кивнув Прокопьеву как несущественно знакомому, они продолжили разговор, возникший, видимо, по дороге в закусочную.
– Врешь ты, Шурик, врешь! - радостно говорил Симбирцев, поднесший ко рту рюмку коньяка. - Все ты знаешь, а кто такой Пуговицын не знаешь. И никогда не знал. Хотя и совал рожу в книги.
– Фу! Как ты неблагородно говоришь! - возмутился Мельников. - Ну груби мне, груби! Ничего не изменится! Конечно, я хорошо знаю Мишу Пуговкина…
– Да не Пуговкина! А Пуговицына!
– Какого такого Пуговицына?
– Значит, ты плохо читал Гоголя.
– Николай Васильевич мне как отец! - программно заявил Мельников. - Я знаю его наизусть!
– Значит, не знаешь.
– Знаю, знаю, - Мельников капризно и как бы даже устало взмахнул рукой. - Успокойся. Кого-кого, а уж Николая Васильевича…
– Хорошо, - сказал Симбирцев. - Ответь на вопрос кроссворда. Персонаж комедии Н.В. Гоголя «Ревизор». Девять букв. Первая «п», последняя «н».
– Мало ли какие идиоты составляли твой кроссворд! - поморщился Мельников.
– Не важно какие, - сказал Симбирцев. - Я открыл томик Гоголя и нашел в «Ревизоре» Пуговицына.
– И кто же этот Пуговицын? - Мельников, похоже, был удивлен искренне.
– Выскажи предположения…
– Наверное, кто-то из купцов с приношениями…
– Полицейский! - объявил Симбирцев. - Полицейский. Один из трех. Держиморда, Свистунов и Пуговицын. Квартальный. Но в отличие от Держиморды и Свистунова слов не произносит, а вместе с десятскими подчищает тротуар.
– Ну конечно же! - Мельников вскочил, вызвав недоумение в зале. - Я ведь перед тобой дурака разыгрывал! Ваньку валял! Будто я не знаю, кто такой Пуговицын! Я, когда ставил «Ревизора» в Твери… да, в Твери… Пуговицына сделал главным героем. Я ведь понял замысел автора. Понял! И он, Николай Васильевич, потом являлся ко мне в сны и мои догадки подтвердил. «Молодец, Шура, молодец! - по плечу меня похлопал. - Никто, Шура, не разгадал мой потайной замысел, а ты разгадал! Докумекал!» А как же? Главная сцена в «Ревизоре» - немая. И главный герой с объявленной фамилией Пуговицын - немой! Тротуар подчищает, да еще и с десятскими, для отвлечения смысла.
– Какой репримант неожиданный! - рассмеялся Симбирцев.
– Что ты имеешь в виду? - присев, поинтересовался Мельников.
– Это не я имею в виду, а одна из дам в «Ревизоре». Как раз перед немой сценой.
– Опять ты шутки шутишь! - обиделся Мельников. - Просто ты не можешь понять силу, нет, мощь моего замысла.
– Да видел я твой тверской спектакль! - сказал Симбирцев. - И не было в нем никакого немого квартального Пуговицына!
– Не было! Конечно, не было! - согласился Мельников. - Меня этот стервец Меньшиков подвел, Олег. Зазнался. Нос задрал. В Тверь не поехал.
– Да что он у тебя делал-то бы?
– Как что! Как что! - воскликнул Мельников. - Его немой Пуговицын присутствовал бы во всех сценах, и именно все сцены от того вышли бы столь же значительными, как и знаменитая финальная.
– По-моему, ты все это теперь придумываешь, - в задумчивости произнес Симбирцев. - А прежде ты ни
