Лолита Торрес. Неотличимо.
Проба оказалась неудачной. Как вспоминает Эльдар Рязанов, подвел неопытный оператор, снял Гурченко так, что «ее невозможно было узнать: на экране пел и плясал просто-напросто уродец».[1]
Сниматься стала молоденькая и очень хорошенькая актриса. И снималась довольно долго. Но фильм не вытанцовывался. Девушка все играла, что нужно, только ведь предполагалось музыкальное ревю, и, значит, в нем должна была засветиться пусть маленькая, но все-таки звездочка. И сверкать она должна была не только улыбкой, но и собственным музыкальным талантом. Пусть небольшим, но своим. Рязанов, даром что снимал свой первый фильм, быстро понял важную для жанра истину: актер может сыграть все, что угодно, но музыкальность — качество, которое или есть, или его нет. Сымитировать его нельзя. Даже чтобы синхронно раскрывать рот под чужое пение — и то нужна музыкальность. Чувство ритма. Способность каждой частицей своего существа жить в музыке.
Как раз этого от Леночки Крыловой добиться никак не могли. «Карнавальную ночь» очень заклинило на этом. Настроение в группе падало. В такой критический миг и произошла счастливая случайность, которая определила всю дальнейшую судьбу никому не известной Людмилы Гурченко.
А может, была в той случайности некая закономерность? Не будем торопиться…
Начинающая актриса шла по коридору «Мосфильма». И встретила Ивана Александровича Пырьева.
Пырьев был тогда художественным руководителем студии и, как признанный мэтр музыкального кино, за «Карнавальной ночью» следил пристально, болел за нее. Гурченко он помнил по пробам и, наверное, отметил для себя ее музыкальность, потому что теперь не прошел мимо, а задержался и некоторое время задумчиво ее рассматривал. С одной стороны, конечно, Лолита Торрес. Вот и походочку себе выработала этакую испанистую. Это все, конечно, придется убирать. Надо надеяться, она не только подражать умеет. Ведь музыкальна несомненно. И движется хорошо, и голос. Стоит рискнуть.
Пырьев привел Гурченко в группу, к тому времени окончательно скисшую. Сказал: пробуйте еще. И дело пошло.
Грезы осуществлялись, становились реальностью. Это уже был не какой-нибудь там эпизод в бытовой разговорной драме. Главная роль в картине, да еще в какой — праздник! Звучали непривычно смелые для того времени джазовые оркестровки Лепина, сияла эстрада, на которой предстояло танцевать, петь — словом, блистать. Как Орлова, как Марика Рокк, как красавица Карла Доннер из «Большого вальса».
Гурченко была счастлива. Ей выпал звездный час показать, на что она способна. Ну что за актриса без честолюбия!
Это счастье воспламеняло фильм — те эпизоды, где она была занята.
Уже через десять лет она будет вспоминать об этом счастье спокойно и трезво.
— Сниматься в «Карнавальной ночи» мне было очень легко, — скажет она в интервью журналу «Искусство кино». — Эта роль так точно соответствовала моему настроению, моему тогдашнему состоянию, что не нужно было особенно размышлять над тем, как играть и что играть. Это как раз тот случай, когда невозможно объяснить ни себе, ни окружающим процесс работы над ролью, а успех, если он приходит, кажется внезапным, случайным, незаслуженным.[2]
Какие же сдвиги должны были произойти за эти десять лет в сознании молодой актрисы, чтобы вот так просто назвать свой первый оглушительный успех, в котором когда-то она была так непоколебимо уверена, случайным.
Пройдет еще шесть лет. И в интервью ленинградской газете «Смена» Гурченко признается: «Не люблю, когда собеседники начинают вспоминать про «Карнавальную ночь». Это уже прошло. И надо верить в то, что завтра все — и работа и жизнь — будет много лучше, интереснее»[3] .
А спустя еще десятилетие актриса скажет про свой первый большой фильм: «Ох уж эта «Карнавальная ночь»! Иногда я ее ненавижу…» Это черным по белому напечатано в журнале «Клуб и художественная самодеятельность»[4].
Вместе с тем как ностальгически она вспоминает о фильме в своей книге! С какой нежностью говорит о первой встрече с режиссером Рязановым в телепередаче 80-х годов!
Что это? Актерские капризы, минутные настроения? Инстинктивное или обдуманное кокетство?
Нет, трезвая оценка случившегося. Распахнувшиеся перед молодой актрисой ворота славы парадоксальным образом вели в тупик. Чтобы отыскать выход из него, понадобится много труда. И много мужества.
… Фильм был принят критикой с единодушным восторгом. Он оказался в полном смысле слова приятным сюрпризом к новому, 1957 году. Никто его не ждал. В печати не мелькало ни словечка о съемках. Имя Рязанова мало кому что-нибудь говорило. Еще меньше говорило имя Гурченко. И вдруг сразу столько открытий. Рецензенты даже утратили на миг обычно уравновешенный тон и радостно приветствовали приход новой звезды.
«Когда Гурченко — Крылова появляется на новогодней эстраде перед огромным циферблатом часов, на котором без пяти минут двенадцать, и начинает петь, мы сразу же как бы настораживаемся и мысленно говорим себе: это актриса! Новая, интересная, своеобразная. В лице ее, в манере держаться, жестикулировать столько непередаваемого обаяния, в ее голосе столько теплоты и эстрадного, в лучшем смысле слова, огонька!»[5] Так написал в «Советской культуре» критик В. Шалуновский. А «Московская правда» уверенно прогнозировала: «Нет сомнения, что в кино появилась новая актриса, будущая героиня лирических и музыкальных фильмов».
Амплуа, обратите внимание, уже четко сформулировано. Хотя на самом деле далеко еще не сформировалось, не определилось, не устоялось, и границы его были неведомы.
Через много лет в газете «Правда» Гурченко напишет: «Любая актерская судьба индивидуальна. Но начинается она у всех одинаково. Каждый мечтает своим появлением на экране перевернуть мир».
«Но мир не переворачивается»[6], — добавит она без всякой патетики, потому что давно уже знает, что есть в искусстве цели поинтереснее.
Для меня разнообразие задач необходимо… В каждой новой роли актер суммирует все, что сумел накопить, понять, почувствовать прежде, в других работах…
Ей был двадцать один год. Пришла оглушительная слава. Обрушилась лавиной статей и интервью, писем влюбленных зрителей, всеобщим интересом, и сладким и докучливым одновременно.
Радуясь появлению «будущей героини лирических и музыкальных фильмов», рецензент «Московской правды» был прав: пауза в развитии нашего музыкального кино образовалась также и потому, что заставлял себя ждать приход новой Орловой, новой Ладыниной… Музыкальные таланты среди актеров кино вообще наперечет. А тут — молодая, динамичная, танцует и «сама поет».
Нужно было ковать железо, пока оно горячо.
Уже через полгода после выхода «Карнавальной ночи» журнал «Советский экран» печатал отрывок из литературного сценария Б. Ласкина и М. Слободского «Девушка с гитарой». Огромный рисунок в заголовке изображал Людмилу Гурченко с ее осиной талией, в платье колоколом, на высоких каблучках, с грампластинкой в руке. Она победно улыбалась. Ей предстояло стать Таней Федосовой, продавщицей в музыкальном магазине, душой всего, заводилой и т. д. В нее влюблялись все окружающие, и потому возле ее прилавка всегда толпились покупатели, томно вздыхали и, снедаемые тайной надеждой, покупали пластинку за пластинкой. Таня была неизменно весела, находчива, изящно парировала ухаживания разномастных кавалеров, а потом, естественно, демонстрировала свои многочисленные таланты. Режиссер
