Самое интересное было дальше, когда она, фактически не посещая занятий, защитила блестяще диплом – сделала эскизы декораций к одному из столичных спектаклей. Преподаватели единогласно признали ее работу лучшей.
– У вас талант, к нему бы еще хоть какую-нибудь работоспособность, стали бы вы знаменитостью, – сказал ей ее учитель Казимир Натанович Бергер, человек-легенда. Никто не знал, сколько ему лет, Кристина шутила, что не меньше ста пятидесяти, просто он не стремился попасть в Книгу рекордов Гиннесса как самый старый человек и художник. В театральной среде среди творческих людей были распространены интрижки, романы, скандальные связи. Слухи передавались от одного курса студентов к другому. Они знали о своих преподавателях все и про всех, но только не о Казимире Натановиче. Очень скрытный был человек, порядочный, он не распространялся про свою личную жизнь. Про него лишь ходили легенды, ничем фактически не подтвержденные. Говорили, что Казимир когда-то был страстно влюблен в какую-то иностранку, то ли француженку, то ли итальянку, женщину необыкновенной красоты. Вроде бы она умерла, и Казимир страшно переживал эту трагедию, так никогда и не женился. Жил он одиноко где-то в центре Москвы в старом доме. Те студенты, что побывали у него, говорили, что квартира ломится от старинных красивых вещей.
Кристина питала особую нежность к этому преподавателю, считая профессионалом с большой буквы, и посещала его занятия почти всегда, что уже было для нее подвигом. Казимир тоже выделял Кристину из всех своих студентов за ее природный талант и неординарность.
– Все говорят, что я лентяйка, – пожаловалась Кристина Казимиру Натановичу.
– Я так не считаю, – улыбнулся он, – но вы сами знаете, что я к вам не могу относиться как к остальным. Меня и так все обвиняют в чрезмерно хорошем к вам отношении, – сказал Казимир Натанович, который был с женщинами – от студенток до уборщиц – очень учтив и галантен. Открывал двери, целовал руки, вставал, когда входила женщина, и снимал шляпу. Его прозвали Динозавр или Ископаемое. Внешне он походил на бывшего офицера-белогвардейца, который чудом уцелел до наших дней. Высокий, худой, с небольшой бородкой и седой шевелюрой. Старость уже согнула его некогда статную фигуру, и Казимир ходил с тростью. Он носил очки и все равно сильно щурил темные, уже по-старчески слезящиеся глаза. Лицо его было интеллигентным и породистым.
– Бедный Казимир Натанович, сколько вам, наверное, приходится заступаться за меня на педсоветах! – предположила Кристина.
– Приходится… все знают, что вы моя любимица. Знаете, Кристина, если бы не мой возраст, нас бы заподозрили в любовной связи, – усмехнулся профессор живописи.
– Я была бы только рада, вернее, сочла бы за честь, – вздохнула Тина.
– Вам ли вздыхать, юная дева? С такими внешними данными у вас наверняка отбоя нет в кавалерах? – спросил Казимир.
Он был прав. Кристина обладала незаурядной внешностью, но и таким же апломбом, поэтому к ней даже подойти было страшно, не то чтобы познакомиться. Она была очень хороша и манерна, словно актриса немого кино времен Веры Холодной. Может быть, поэтому они с Казимиром и прикипели друг к другу? Высокая, утонченно изящная, она много курила, жить не могла без кофе и обожала сладкое. Она могла есть сладости в неограниченных количествах, особенно шоколад. Кожа у нее была нежная, с тоненькими прожилочками синих венок. На бледном лице светились огромные прозрачно-голубые глаза с черными короткими, но густыми ресницами. Она никогда не пользовалась тенями и тушью для ресниц. Небольшой носик, маленький капризный рот и черные шелковистые волосы со стрижкой каре, высокий лоб и брови вразлет создавали пленительный облик. Кристина экстравагантно одевалась – у нее был отменный вкус, она не обходила своим вниманием не только дорогие бутики, но и секонд– хенд, и барахолки.
– Больше всего меня умиляет, что вы меня называете юной девой, а мне ведь уже тридцать лет. Я одна из самых великовозрастных студенток на курсе, – сказала Кристина. – Никому не говорите об этом.
– Это ни к чему, – ответил Казимир Натанович. – Так что у нас с женихами? Почему никого не осчастливили до сих пор?
– Эх, Казимир Натанович, ни один из моих знакомых не имел и капельки вашего обаяния. Романы у меня, конечно, были… – задумалась она, загибая пальцы и что-то подсчитывая в уме. – А, ладно! Вспоминать нечего!
– Я наблюдал за вами, Кристина, – сказал профессор.
– Правда? Это любопытно. Ваше мнение, профессор?
– Вы нарочно ведете себя вызывающе, иногда на грани вульгарности, словно боитесь серьезных отношений. Почему? Вы думаете, что не заслужили счастья?
Кристина помрачнела. Они сидели с Казимиром Натановичем в пустой аудитории. Была ранняя весна, и окна в аудитории были распахнуты. Воздух был прохладный, но все равно спертый – так пахнет в любой аудитории, где проходят занятия живописью: потом и красками.
Перед Казимиром лежала груда акварельных рисунков. В углу были свалены мольберты. Казимир просматривал рисунки, делал какие-то пометки на полях и за этим занятием разговаривал с Кристиной. Почему-то такая обстановка располагала девушку к откровенности.
– Ну, юная дева, ничего не хотите мне рассказать? Я – могила, как говорят молодые, хотя и сам уже от нее недалеко, – рассмеялся профессор.
– Типун вам на язык! Я имею в виду – долгих вам лет жизни! Я никому об этом не говорила… – задумалась Кристина.
– Может быть, зря?
– В каждой семье, наверное, есть свой «скелет в шкафу», – заискивающе глядя на него, сказала Кристина, не понимая, что для своих тридцати лет она сохранила наивность и непосредственность, что и давало право мудрому профессору называть ее «юной девой». Нет, за излишний инфантилизм он не стал бы ее упрекать.
– Знаете, прожив такую большую жизнь, в каких только передрягах не побывав, я сейчас бы с радостью обнаружил в своем доме какой-нибудь «скелет в шкафу», но, увы…
– Может, у вас предки были белогвардейцы? У вас ведь дворянские корни? – засмотрелась на него Кристина.
– Вы очень проницательны, моя любимая ученица, – улыбнулся Казимир Натанович.
– Нет, это вы проницательны. Прямо как психолог…
– Я десять лет провел в Сибири за то, что мой отец и старший брат были офицерами Белой гвардии, – сказал Казимир, поощряя Кристину на откровенность, рассказывая и о себе то, что никому до сих пор не говорил.
– Да вы что?! Правда?! Как я попала! Я всегда это чувствовала… Но чтобы вы и десять лет в Сибири… Не может быть!
– Я сидел с политическими, а умнее и интеллигентнее людей в то время не было. Не думайте, что, просидев десять лет с уголовниками, я сохранил бы себя как личность… Зона на все накладывает отпечаток, и сейчас бы и я жил по понятиям, – грустно оторвал взгляд от рисунка Казимир Натанович. – Но это я о вашем уме и проницательности, так что не принижайте своих достоинств.
– Мне это дается с трудом, так как все вокруг с детства говорили, какая я никчемная, инертная и ленивая, – махнула Тина рукой, украшенной массивными золотыми перстнями с большими камнями небесного цвета. – Боюсь, что мои «скелеты» имеют неприятный запашок, но вам я доверюсь как мудрому и старшему товарищу. Я вас почти люблю, Казимир Натанович.
– Я тронут, юная дева, – склонил голову профессор.
– Это было пятнадцать лет назад, и, может быть, кому-то покажется глупым думать о событиях такой давности…
– Есть события, у которых нет срока давности, и они важны для нас вне зависимости от того, сколько прошло времени, – сказал профессор.
Тина собралась с мыслями, вздохнула:
– Нам с моей подругой Катей тогда было по пятнадцать лет, а моему старшему брату – девятнадцать…
– У вас есть старший брат? Вы никогда о нем не говорили. Кто он? – спросил профессор.
– Он умер десять лет назад, – ответила Тина.
