бы умерла. Ей не стали бы делать операцию.
— И ты… чтобы её спасти, подставил себя под молоток?
— Да, чтобы её спасти и не только её.
— Но ты же… ты был мёртв. Это установлено.
— Значит, пора пересмотреть наше представление о смерти. Раз я сейчас жив, значит, я не был мёртв.
— Но ты считался мёртвым по всем законам. Если он хотел тебя устранить, зачем он вернул тебя… к жизни?
— Чтобы произвести ещё одну сенсацию. И чтобы обезопасить себя. Теперь, что бы я ни сделал, я этим обязан ему. Если я расследую его деятельность, всё равно это он направляет меня через пластинку, вмонтированную в череп. Он думает, что обезвредил меня.
— А ты что думаешь предпринять?
— Прежде всего нужно пересмотреть дело Юрия Званцева. Он не совершал убийства. Пожизненное заключение должно быть заменено пусть длительным, но всё-таки сроком.
В тот же день появились сенсационные сообщения о воскрешении убитого иеромонаха. Отсюда следовало, что Юрий Званцев совершил убийство, даже если Аверьян теперь жив (благодаря доктору Сапсу), и пересматривать приговор к пожизненному заключению нет никаких оснований. Опровержение Аверьяна промелькнуло где-то в малотиражной печати со снисходительным комментарием, что достопочтенный иеромонах (возможно, мученик) не совсем адаптировался к своему воскресению. Напомнили и о пластинке доктора Сапса в его черепе, без которой Аверьян вряд ли в состоянии что-нибудь предпринимать. Аверьян больше ни на что не возражал. Он только устраивал судьбу Людмилы. Она по- прежнему жила в своей хибаре как зачумлённая. От неё уже не просто отворачивались, от неё отвернулись все. Упорно говорили, что ей пересажено сердце убитой, и Юрий для этого её убил. Только сотрудницы библиотеки в ночной темноте навещали её, приносили хлеб и молоко. В один прекрасный день соседи увидели, что Людмилина хибарка заколочена. Аверьян препроводил её в таинственный монастырь, чьи насельницы, говорят, не все принадлежали к человеческому роду, например, сестра Акулина, в миру Аква Дунина.
А потом Аверьян уехал на остров Горючий и долго не возвращался. Анатолий уже встревожился, не стало ли Аверьяну хуже без врачебной помощи доктора Сапса. Со временем до Анатолия стали доходить слухи, будто Аверьян всё-таки не в себе: пытается превратить в монастырь тюрьму для пожизненно заключённых. И опять Аверьян зашёл к нему в кабинет неожиданно, как ему свойственно. На этот раз Аверьян кое-что рассказал своему другу. Его не сразу допустили к Юрию. Начальник режима не хотел брать на себя ответственность. Юрий наводил ужас на всю тюрьму, на заключённых и на охранников. Его сокамерник, вырезавший целую семью ради грабежа, со слезами добился перевода в другую камеру, хотя Юрий не трогал его, только не говорил ему ни слова. Но вот на тюремных надзирателей Юрий набрасывался неоднократно, и это не были взрывы ярости. Анатолию вспомнились его слова на суде, что он всё равно добьётся своего. Юрий добивался, чтобы его пристрелили.
Для начальника тюремного режима Аверьян был всё-таки следователем, хотя и бывшим, к тому же духовным лицом, что в наше время тоже немаловажно. Смущало начальника то, что Юрий отбывает пожизненное заключение за убийство Игнатия Бирюкова, а теперь встречи с ним требует этот самый Бирюков (Аверьян в монашестве), числившийся или даже всё ещё числящийся убитым, хотя документы у него вроде бы уже в порядке. Наконец начальник уступил следователю, о котором кое-что слышал. Юрий вошёл, пригнувшись, в специальную камеру, в сопровождении двух надзирателей. Он был в наручниках, как особо опасный.
Но когда он увидел Аверьяна, с ним что-то произошло. Лицо его осветилось. Ничего подобного никто в тюрьме до сих нор не индол. Аверьян убедился, что Юрий пришпорил себя к смерти за убийство Аверьяна. Безо всякого вступления Аверьян сказал Юрию, что он к нему от Людмилы, что она жива-здорова и ей хорошо. В ответ на вопросительный взгляд Юрия Аверьян сообщил ему, что Людмила в монастыре, хотя она пока ещё не монахиня. Юрий нахмурился было, но Аверьян напомнил ему, что он тоже в монастыре, переделанном в тюрьму. Тюрьма «Белый кречет» стояла на острове среди озера, называвшегося Бельм, а на соседнем острове монастырь был уже восстановлен. Не дожидаясь ответа от Юрия, Аверьян рассказал ему, что схимники и затворники сами себя подвергали режиму, такому же, а то и более строгому, чем режим пожизненного заключения. Придерживаясь такого режима, они жили в преддверии рая или уже в раю. Юрий промолчал, но в его молчании Аверьян что-то расслышал.
На другой день Юрий отказался от тюремной баланды, ел только хлеб и пил кипяток. Аверьян объяснил начальнику, что Юрий так понимает монастырский устав. Юрию Аверьян напомнил, что он может покуда есть всё, что ему дают, поскольку он ещё не монах, а монахом сможет стать, если отбудет свой срок. Да, вполне возможно, что пожизненное заключение ему заменят сроком, так как он не убийца. Юрий исповедался Аверьяну, и тот причастил его. С тех пор надзиратели видели, как Юрий подолгу, почти весь день стоит в своей камере на коленях, не иначе как молится.
Обращение Званцева не прошло бесследно ни для надзирателей, ни для самого начальника режима. Он позволил Аверьяну посетить остальных заключённых, многие из которых попали сюда благодаря расследованиям Аверьяна. Некоторые приняли тюремный режим за монастырский устав, потому что им ничего другого не оставалось, другие, как Юрий, нашли в покаянии самих себя.
— Выходит, свобода, действительно, осознанная необходимость, — усмехнулся Анатолий Зайцев.
— Да, в камере доктора Сапса, — ответил Аверьян.
— Значит, если не камера доктора Сапса, то монастырь?
— Монастырь наш Россия, — кивнул Аверьян.
7.03.2008.
